Время собирать виноград - [31]

Из гостиной слышался шепот, я приоткрыл дверь, и все повернули головы с изумлением и напряженным страхом, а потом снова продолжали нервный тихий разговор, лихорадочно размахивая руками и произнося слова как заклинания; откуда-то сверху на меня обрушился гнев отца, в котором звучали и униженность, и тревожная озабоченность.

— Где тебя носит? Опять розги захотел!

Штык, ружье, закат, пустые аллеи — все это завертелось у меня перед глазами, окружило со всех сторон, в комнате, которая уже не имела границ, стало невозможно дышать. Я зарылся всем существом в мамину юбку и бессильно затих — я хотел исчезнуть, скрыться с глаз долой, но мужчины тут же забыли обо мне. Все пятеро пили ракию не закусывая, без всякого удовольствия опрокидывали рюмки в рот и морщились, потом вздрагивали от головы до пят, будто ракия щекотала их, они тянулись к ней, противились ей и, наверное, долго могли бы пить, не пьянея.

— До чего мы дожили! — сопел дед. — Из-за бездарности наших правителей дошли мы до жизни такой…

— Искупаем их грешки, — слезливо жаловался смотритель минеральных ванн.

— Что нам надлежит делать, вот в чем вопрос, что нам надлежит делать? — непрерывно, как автомат, твердил поручик Чакыров. — Русские идут сюда…

— А что мы можем сделать? — хлопнул себя руками по бедрам поп из Налбантларе. — Ждать!

И снова все повернули головы к двери, а там улыбалась Мичка, наша горничная, улыбалась добродушно и располагающе, а потом спросила:

— Вам что-нибудь нужно, господин управляющий?

Она не забыла о своих обязанностях, наша горничная, она хотела услужить хозяину и гостям и никак не могла понять, почему ее пронзили взглядами, почему накинулись на нее и облаяли, как собаки, не сдерживаясь больше и не изображая вежливость, — наконец-то они нашли, на ком сорвать свою злобу, и сделали это с бессердечным удовлетворением. Уже давно в них вселилась тревога, прокравшаяся в питомник, а сейчас известие о наступлении русских оглушило их — последствия этого события казались им ужасными, особенно потому, что сроки наступления не были им известны, и это обостряло их пассивную жестокость.

— У-у, исчадие ада, яко тать явилась! — стал мелко креститься поп, злясь на Мичку еще и за то, что она прервала его в то самое время, когда он пытался смягчить напряженность момента. — Ничего нам не нужно!

— Скройся и умри! — замахнулся на нее рукой, будто это была сабля, поручик Чакыров. — Скройся и умри!

— Мать твою так, — задыхался от злости смотритель ванн, — нашла время вертеться тут…

Один лишь отец не поддавался общему возбуждению, ушедший в себя, чуждый всему, с печатью гибельного равнодушия, облагородившего его лицо — лицо человека, принявшего мученичество.

Хотя остальные не замечали разницы между ним и собою, он хотел быть таким словно бы ради меня, чтобы таким запечатлеться в моей памяти и преследовать меня в будущей моей жизни неразрешимой загадкой.

Приход капитана Стоева — прежде мы услышали легкий стук в дверь и позвякивание шпор — принес в комнату некоторый порядок и ритуальную торжественность: начищенные до синевы сапоги, выбритые до синевы щеки, чуть надвинутая фуражка, сорванная с головы с подчеркнутой галантностью, поклон маме, целование ее руки, огромная плитка шоколада «Братья Пеевы» мне, щелканье каблуками, развернутые плечи, ясный звонкий голос:

— Я просил вас, господа, собраться сегодня вечером. Благодарю за то, что вы приняли мое приглашение.

Подражая ему, утомившиеся гости попытались распрямиться и привести себя в порядок — пригладить непокорные волосы, подкрутить усы, расправить воротничок, стряхнуть пылинки, — все будто приготовились к параду или торжественному молебну, завороженные блеском капитана, в этой суете на миг поверив в чудо избавления — но не настолько, чтобы забыть свои химеры… Первым очнулся смотритель минеральных ванн и заверещал, как коза, на которую напали волки:

— Все бегут, господин капитан! Только мы медлим! До каких пор?..

— Пока будет уже поздно! — поддержал его дед.

Капитан Стоев расхаживал вдоль стола, сморщившись от шума — все четверо говорили, перебивая друг друга и не слушая его. Шум, очевидно, мешал ему сосредоточиться и выполнить до конца задуманный план, хотя чуть позже выяснилось, что план его преследовал совсем другую цель. С трудом превозмогая отвращение, он тихо, но твердо и четко произнес, обращаясь к маме:

— Мадам, когда я появился здесь в первый раз, вы угостили меня ликером из хрустальных рюмок. Если это вас не очень затруднит, я бы попросил вас сделать то же снова — момент самый подходящий.

Может быть, маме хотелось хлопнуть в ладоши или позвонить в колокольчик — это было бы в стиле просьбы капитана, — но она не была уверена, что Мичка откликнется на зов. Поэтому она встала и двинулась к двери, а я с ней, по-прежнему зарывшись в ее юбку и путаясь у нее под ногами. Мы шли неуверенными шагами — одной рукой она поддерживала и вела меня, а другую уже протянула к ручке двери.

— У вас есть превосходные соленья, — остановил нас капитан Стоев. — В такое время не следует пить без закуски.

Его голос пресек перебранку, в топкой трясине шепота снова заколебались беспокойство, страх и безысходность.