Время собирать виноград - [28]

Под утро Недков спросит его, искал ли он когда-нибудь потом свою мать, а сейчас надо было вслед за Савичкой бежать из родного дома. Было ли то летом или весной — не запомнилось, но только тогда грело солнце, и владелец кирпичной фабрики обрадовался неожиданному помощнику: какую-нибудь работенку он, может, и осилит за хлеб, за воду. Мало, однако, было силушки у Савички, даже формовки не мог он поднять, и уже хозяину жалко было для него того каменного куска хлеба, который он швырял ребенку, как собаке, и решил он отдать мальчика цыганам — их табор проходил мимо фабрики. Но не просто так отдать, а и пользу для себя извлечь. Самая старая цыганка раздела Савичку догола, долго таращилась на него, а другие цыгане вертелись вокруг и все спрашивали:

— Ну чего, сгодится ли он для нас? Сумеет ли он наше дело справлять?

Может, цыганка что-то увидела в его глазах, а может, просто пожалела, только сказала она:

— Сможет.

Цыгане учили его, как приманивать собак и ладить с ними, как бесшумно проникать в курятники, как гладить коней, чтоб не брыкались, но при первой же краже Савичку поймали. Крестьяне избили его на площади, а когда отпустили, табор был далеко, да мальчишке уже и не хотелось догонять его.

Попал после этого Савичка к аптекарю, старому одинокому человеку, незлобивому придурку — только песик жил при нем. Помогать в аптеке мальчику не разрешалось, даже входить в нее было запрещено, и разговаривать тоже нельзя было — его царством были три комнатки над аптекой, пыльные, с низкими потолками, с маленькими круглыми оконцами, похожими на иллюминаторы, заставленные старой мебелью и полками с растрепанными книгами. Сквозь окошки скупой свет пробивался в комнату, и, если Савичке хотелось почитать, он садился у стены, где посветлее. Только книги не очень уж привлекали его, узнавал он из них разные глупости, и одна такая глупость крепко засела у него в голове. Он стал чаще вертеться в аптеке и вопреки строгому запрету прикасаться к лекарствам, даже расспрашивать о них, однажды ухитрился за спиной аптекаря схватить с полки какую-то склянку с черепом и скрещенными костями на этикетке. Он вылил половину жидкости в миску любимой хозяйской собачонки, о которой должен был заботиться и беречь ее, а вторую половину выпил сам. Собачонка сдохла, а его выходили и снова выгнали на улицу — пусть пропадает, кому до него дело…

…Ночь таяла, ее пронзали первые красные лучи с востока, поэтому Савичка заторопился, он перескакивал с разных бакалейщиков на торговцев, кузнецов, извозчиков, рыбаков, крестьян-земледельцев, с которыми он вообще не знал как и разговаривать, исколесил всю Болгарию вдоль и поперек без пользы для себя и других и наконец в нашем городе встретился с моим отцом.

— Мягкий человек господин управляющий, мягкий и не на своем месте. — Он как будто извинялся за то, что посмел высказать свои сокровенные мысли. — Я как увидел его, так сразу это понял. И что-то его все время грызет внутри, но никогда он никому не жалуется…

Тут Савичка, собственно, мог бы и остановиться, потому что рассказывать было больше не о чем, но Недков забросал его вопросами, стал выяснять подробности, не удовлетворялся приблизительными ответами, будто хотел докопаться до чего-то, чего Савичка и сам не знал.

— Если бы я умер тогда, — вздыхал белесый человечек, — я бы не мучился сейчас. А теперь я и руки на себя наложить не смогу — смелости нет больше…

В гостиничном номере, когда Савичка оставался один, он мысленно рассказывал себе самому, как чужому, всю свою жизнь и все старался понять, в чем он согрешил. Он не мог согласиться с распространенным среди несчастливых людей мнением, что появление людей на свет — это уже грех. Так он и сказал Недкову:

— Ведь человека не спрашивают, согласен он родиться или нет, значит, он в этом не виноват. Грех, значит, в другом.

— В том, что ты созрел для нашего дела, — усмехнулся Недков и не сдержался: — А почему ты именно со мной разоткровенничался? Неужто никому другому не рассказывал всего этого?

— Трудно найти людей, с которыми можно поговорить, — доверительно признался Савичка. — Да и ты тоже… неизвестно, останешься ли жив… вот сейчас постучат в дверь и заберут тебя…

Недков инстинктивно схватился за пистолет, а Савичка добавил:

— Мать я свою вижу каждый год по разу или по два. Ну, не совсем ее — одну женщину, на нее похожую, — и стараюсь, чтобы несколько дней ей было возле меня хорошо…

…В окошко проник рассвет, встреченный птичьим пением, и Недков, позабыв о пистолете, вытянулся на полу у кровати и задремал.

День начался необычно — рано утром у нас появился дед. Еще более необычным было то, что на этот раз он не расхаживал по конюшням и виноградникам, не совался в канцелярии и не интересовался садом, даже не ругался ни с кем, как он это делал обычно — просто так, для развлечения.

У Главных ворот его остановил солдат с винтовкой наперевес и предупредил, что въехать в питомник он может, если хочет, но обратно его не выпустят.

— А я не для того приехал, чтобы уезжать, болван ты этакий! — огрызнулся дед, но без прежней твердости, скорей подбадривая себя, и велел кучеру гнать коней.