Время собирать виноград - [21]

Он запрещал себе думать о том, что с ним будет в случае провала, ему помогала самодисциплина, да и отсутствие фантазии, однако он не раз слышал о том, как поступают в селах с ятаками[8], и тут не нужно было особого воображения, чтобы поставить себя на их место.

Уханье филина не удивило ночного мира, и кукование кукушки было таким же естественным ответом ему. Чья-то тень так стремительно и бесшумно пересекла шоссе, что рыжий Кольо подумал: уж не показалось ли ему, и еще сильнее напряг слух и зрение. Через несколько томительных минут возле ограды затрещали ветви, в темноте возникло еще более темное пятно, и теплым человеческим дыханием пахнуло в лицо Кольо.

— Здравствуй, товарищ, — шепотом произнес человек. — У вас все спокойно?

Не знаю, так ли именно все было, но рыжему Кольо наверняка очень хотелось попристальней вглядеться в его лицо, узнать его или познакомиться с ним и поболтать, но вместо этого он стал набивать его ранец хлебом и едой, быстро и четко сообщая сведения о расположении войск и жандармерии в округе, о прошедших по шоссе соединениях, о настроении людей — и торопить его с уходом.

Они пожали друг другу руки, и только тогда рыжий Кольо решился робко спросить:

— Когда же придет и мой черед уйти к вам?

— Здесь ты нужнее, товарищ, — был строгий ответ. — Потерпи еще немного, конец близок.

— Большой привет товарищам, — прошептал на прощание рыжий Кольо, прошептал очень тихо, скорее для себя и понес свои слова в обратный путь, до маленькой комнатки при конюшнях.

Мне уже трудно провести грань между тем, что рассказывал мне сам Кольо, и тем, что я дофантазировал, да и так ли уж это необходимо? Придирчивые критики могут обвинить меня в смещении точек зрения и формально будут правы. Литературное произведение, дескать, имеет свои законы, и если повествование ведется от первого лица, и если это «я» всего-навсего пяти-шестилетний мальчишка, то события должны проходить только через его восприятие, соответствовать его чувствам, не превышать его возможностей. Все это так, но мальчишка давно вырос, и сегодня, когда я мысленно прокручиваю побледневшую от времени ленту своего детства, я хочу распорядиться ею как единоличный собственник и вернуть все подробности, прояснить все неясности, отравлявшие тогда мое неокрепшее сознание. Он позволяет себе, этот мальчуган, превратившийся теперь в сорокалетнего мужчину, отклоняться от прямолинейной хронологии событий, углубляться в никому не известные переживания, потому что герои мертвы, а переживания эти допустимы, вероятны, они основаны на переживаниях и действиях других людей. Пусть не сердятся на меня — мальчуган мечтает добраться до самой сути своего прошлого, повернуть ключ в Главных воротах и оказаться там, где его ждет нечто новое и неиспытанное. Увы, я сомневаюсь в том, что это возможно, но по крайней мере давайте хоть разрешим ему провести этот опыт, пусть он будет хозяином этих страниц до конца повествования, и тогда… Может быть, жизнь станет чем-то похожа на литературу и будет черпать в ней стимул для своего продолжения…

…Так же таинственно рыжий Кольо обставлял и свои встречи с Миче, несмотря на то что она требовала публичности, «чтобы все люди видели». И так как ее совершенно не удовлетворяло несколько туманное объяснение конюха: «Лучше, чтобы нас пореже видели вместе, а то будут завидовать», — он вынужден был еще горячее выказывать ей свою влюбленность.

Они тоже встречались у ограды, но не возле белого камня — чувство, похожее на суеверие, заставляло Кольо избегать этого места. Они бросались друг к другу, возбужденные и жаждущие, задыхаясь, валились в траву и катались по земле, пока их безумие не истекало из потных тел. Можно предположить, что после пятой встречи у рыжего Кольо уже не было нужды разыгрывать влюбленного — он испытывал к Мичке достаточную нежность, чтобы обнимать ее без насилия над собой, он искренне говорил ей, что любит, и его уже не беспокоило, что он не думает о ней, когда ее нет возле него.

Они лежали рядом, и им было хорошо, и они могли так пролежать до конца света, и, конечно, именно это и хотела выразить Мичка, положив ему руку на грудь, вплетая пальцы в его рыжие космы, переливая в него силу своей безоглядно отдающейся плоти, но рыжий Кольо быстро приходил в себя. Он заправлял рубашку в брюки, застегивал пуговицы и спрашивал у Мички:

— Как идут дела в доме?

Для него это, однако, не был ничего не значащий вопрос, он вкладывал в него совершенно определенный смысл, которого она не понимала, но постепенно привыкала отвечать именно так, как он ожидал.

— Ничего нового, — начинала она лениво, а потом будто пробуждалась и принималась тараторить, пестрая мешанина важного и второстепенного изливалась из нее со странными сладострастными придыханиями, герои ее тирады были всегда одни и те же — мама, папа, Савичка, я и сама Миче:

— Вчера утром сделала им милинки[9], так хозяйка сказала, что они немножко подгорели. Гошенька не захотел их кушать и поднял страшный шум, а господин управляющий закричал: «Другие люди небось стебли от кукурузы едят, а вы милинками швыряетесь!» Но и он не притронулся к ним. Сидит темный как туча и молчит. А потом сказал — надо в город. Это сейчас-то, по таким дорогам в город, а? Ждут его там, как же!