Время собирать виноград - [172]

К тому времени, когда он перебрался в Софию и поступил в университет, он уже освоил искусство жить квартирантом, на чердаках и в жалких каморках, с соседями и без, стирать белье минимальным количеством мыла, вечерами мерзнуть под тощим одеялом и лебезить перед хозяевами. Он подчинился этой жизни, даже организм к ней приспособился — не больше чем раз в сутки выстаивал он очередь в уборную огромного студенческого чердака, где к тому же находился единственный на всех умывальник.

В Софии он начал жить двойной жизнью.

Одна половина его существа носила старый белый плащ, от стирки и утюга жесткий, будто накрахмаленный, питалась бобами, подрабатывала в столовке мытьем посуды, стирала рубахи в цинковом ведре и потом сушила на крыше, отгоняя голубей. Усталый, продрогший, он засыпал в теплой университетской библиотеке, но при этом спал так, что даже ближайший сосед не замечал — казалось, человек просто глубоко задумался.

Зимой ветхий белый плащ не спасал от холода. Сначала он надевал под него свитер, фуфайку, безрукавку — все, что было, но неудобство заключалось в том, что нигде уже нельзя было его снять. Могли подумать, что он ограбил какую-нибудь вязальщицу. А пять часов просидеть в натопленной аудитории запакованным, в плаще с поддетым под низ множеством одежек, было выше человеческих сил, так что он выдержал лишь несколько дней. Спасала библиотека, теплая, уютная, верная университетская библиотека — полчаса он мерз в своем белом плаще, пока добирался трамваем до университета, но затем погружался в океан тепла и уюта, читал, спал, мечтал…

Благодаря этому он экономил на топливе и на одежде и к тому же необыкновенно много читал. С той поры запах книг давал ему ощущение покоя и надежности, он всегда погружался в него с наслаждением. Книги на всю жизнь остались его друзьями — они защищали его от реальной действительности, он чувствовал себя среди них уверенным и равноправным.

В библиотеке была написана и первая его работа, которую он отнес в студенческую газету, и — к великому его изумлению — работу напечатали. С этого началось его хождение по редакциям, он все больше углублялся в дебри журналистики, осваивался в шумных комнатах с пишущими машинками на столах, в редакционных буфетах, где пахло кофе и кормили сосисками с горчицей, привыкал к трескотне телетайпов и сутолоке в коридорах, к приятному острому запаху типографской краски и шелесту свежей газеты, только что выползшей из машины, к сладостной дрожи при виде собственного имени, которое сколько ни читай, каждый раз все равно радует.

Он ходил по театрам, часами просиживал в кинозалах и, выпив с приятелями стаканчик вина в кафе возле Орлова моста, возвращался к себе в мансарду.

Там, в соседстве с голубями и верхушками тополей, с дождями, барабанившими в слуховое окно над самой головой, рождалась его вторая жизнь.

Скинув свой белый плащ, он становился знаменитым писателем, получал награды в Париже и Риме, кланялся публике на своих премьерах в Лондоне и Нью-Йорке.

Мало-помалу этот вымышленный мир расширялся, в нем находилось место и для других людей, предметов, событий, и все выглядело так достоверно, обрастало такими подробностями и взаимосвязями, такими жизненными перипетиями, что, расскажи он кому-нибудь о них, они легко бы сошли за реальность. Выдуманная его жизнь была, по сути, тоже реальностью, она тесно сплеталась с настоящей, в чем-то повторяла ее, но в истоках ее был вымысел, и этому вымыслу не было границ.

Так и жил он, посередке между реальной своей жизнью и выдуманной.

Приземлиться заставила его в конце университетского курса одна энергичная девица, оканчивавшая отделение французской филологии. Ухватила его, когда он парил где-то в облаках своего странного переплетающегося мира, и женила на себе.

Еще тогда, когда он встретился ей в готических коридорах старого крыла университета, она поняла, что этот симпатичный мускулистый парень, в сущности, беспомощен.

Как ребенок, потерявший мать, рассудила она. И, не теряя времени, спросила, нет ли у него случайно сигарет.

Сигареты случайно были, и он по привычке начал фантазировать, как дня через два пригласит ее в кино, потом на чашечку кофе, а недели через две, быть может…

Больше он ничего нафантазировать не успел, потому что девушка пристально посмотрела на него, взяла под руку и сказала:

— Пошли.

Она пришла с ним в его мансарду, и пока он растерянно думал, куда бы запихнуть сушившиеся на окне черные носки, разделась, легла в постель и стала с интересом наблюдать, как он мечется по комнате, красный, взволнованный, не зная, что делать и с чего начать — снять ботинки или расстегнуть рубаху. Или же выскочить за дверь.

Она засмеялась, поцеловала его, сама расстегнула на нем рубаху.

А потом жизнь покатилась по обычной колее — они поженились, и он медленно, но уверенно стал продвигаться вперед. Он был умен, настойчив, целеустремлен, неутомим и до жестокости требователен к себе.

Родственники жены были шокированы ее выбором. Они так и не смогли поверить, что он пришелся ей по сердцу, и были убеждены, что он тем или иным способом вынудил ее выйти замуж.