Время собирать виноград - [129]

8

Одиночество — довольно странное чувство, его порой трудно отличить от свободы: оба они могут и радовать, и угнетать. В студенческие годы оно не тяготило меня, хотя из-за своей робости я не умела поддерживать с ребятами приятельских отношений и иногда бывало грустно. Но в те времена важнее была компенсация — вместо возни с курами и сопливым братцем я могла читать книги, ходить в кино, в театр, на пляж, пить с подружками кофе в чудесных кондитерских, модно одеваться, тратя на это деньги, присылаемые родителями на еду. Я почти всегда была среди лучших студентов, и это вселяло в меня затаенную, но твердую уверенность, что жизнь сложится хорошо и я буду счастлива. Наш факультет считался в те времена самым трудным, но я училась сравнительно легко, может быть, благодаря хорошей подготовке в техникуме. Лиха хватила после распределения, когда в двадцать два года при моей наивности пришлось управлять взрослыми, неотесанными мужиками, которые, как мне тогда казалось, нарочно делали все не так, как я велела. Чаще всего дело кончалось слезами — ревела и дома, и в канцелярии. Потом стала потверже, но именно тогда впервые по-настоящему ощутила одиночество. Еще и потому, что впервые в жизни у меня появились деньги — получала по двести пятьдесят левов, которые не знала куда тратить. Питание и квартира были бесплатными, а работали вдали от населенных пунктов.

Посылала родителям, они как раз в то время заканчивали строить дом, посылала брату, учившемуся в керамическом техникуме в Белославе. С тех пор как перешла на работу в Девню, получаю столько же, но посылать деньги уже не могу, потому что, хоть и живу в доме гостиничного типа, занимаю нечто вроде маленькой квартирки — две комнаты. На это уходит у меня в месяц примерно сто левов, включая электричество, отопление и телефон. Здесь, в Варне, одиночество ощущается еще сильнее, город вторгается в твою жизнь непрестанно — разноязыким гомоном курортного сезона, дорогими иностранными машинами моряков торгового флота, любовным шепотом парочек на скамейках Приморского парка, фиестами, устраиваемыми шумными компаниями на пригородных виллах, и тысячами других напоминаний о себе, которые способны довести до отчаяния. Чувствуешь себя ничтожной личинкой, никому не нужной, никем не замечаемой, веточкой водоросли, выброшенной морем на берег лишь затем, чтобы ее высушило солнце да обглодали рои отвратительных нахальных мух.

Ну почему, черт возьми, крутятся вокруг меня мужчины, с которыми у меня нет ничего общего? Если не считать института, где интеллектуальный уровень студентов достаточно высок, попадаются мне все какие-то убожества, рядящиеся под интеллигентов. Умственный багаж одних составляют познания в изготовлении вина и водки, другие сплетничают, как бабы. А если это моряки, то разговор всегда о валюте — где ее выгоднее менять, что где сколько стоит, иногда неумело сочиняют пошлые истории о встречах с гречанками, итальянками, француженками в портах всего мира. Такие только и ходят на наш чердак, и время от времени я все-таки терплю их. Во-первых, из-за отсутствия лучших, а во-вторых, иногда сатанеешь от чтения и хочется услышать человеческую речь, посмеяться, хотя бы с последним дураком.

9

Так познакомилась я с Вылчаном, вторым помощником капитана какого-то танкера. Он пришел к Донке с моряками, привезшими из Греции, Италии и с арабского побережья кучу блузок, джинсов и цветного белья. Пока они несли околесицу, от которой Донка заливалась то ли искренним, то ли притворным смехом, Вылчан молча курил очень крепкие сигареты. Циничный торг явно смущал его. Я поговорила с ним об Одессе, где незадолго перед этим была с экскурсией. Примерно через неделю мы случайно встретились в кафе-мороженом, и начался роман длиною почти в год. Он состоял из тайных посещений ресторанов за чертой Варны (так как оказалось, что у Вылчана жена и двое детей), поисков пустынных пляжей и встреч раз в неделю у меня на «чердаке»: все зависело от того, что он мог наврать жене о возвращении или уходе танкера.

Вылчан, очень добрый по натуре, внешне всегда выглядел угрюмым. Видно, сказалось тяжелое детство в семье рыбака, спившегося и в конце концов нелепо утонувшего в пруду. Поэтому Вылчан, по его словам, поклялся создать своим детям идеальную семью и почти десять лет не изменял жене. Она оказалась ревнивой, истеричной, каждый уход в рейс сопровождался дикими сценами — все это перед детьми. В итоге она добилась одного: он стал ее ненавидеть. Однако не разводился — жалел детей. Когда же встретил меня — влюбился всерьез. Делал дорогие подарки, принимать которые от него, наивного, как дитя, было просто неудобно. Он говорил, что теперь отношения его с женой чисто формальные и он этому рад.

Но тут Донка начала мне завидовать, а так как ее попытки зазвать его к себе в мое отсутствие успехом не увенчались, то однажды вечером, когда он остался у меня, она взяла да и позвонила его жене. Та примчалась, переполошила весь этаж, он выскочил и так стал избивать ее, что, если бы не мы с Донкой да еще два студента (чьи-то гости), он бы, наверное, ее убил. Никогда не видела человека, рассвирепевшего до такой степени. Его кулачищи били безжалостно, а ругательства, самые невообразимые, прямо-таки извергались из него. Только ночной холод привел его в себя — мне удалось вывести его на улицу. После этого мы перестали встречаться, хотя он подал заявление о разводе и уверял, что мы поженимся сразу же, как только будет закончено дело в суде.