Время собирать виноград - [121]
Пока я мерила ему давление, он спросил шепотом, словно Персёнк мог его понять:
— Не знаете, сколько лет живут собаки?
— Эти, непородистые, очень выносливы, — успокоила я его.
— Все-таки вы поспрашивайте — может, кто-нибудь смыслит в собаководстве.
Щенок выскочил за мной на улицу, бежал рядом до самого тротуара — оглядывался, принюхивался к уличным запахам. Смешные уши стояли у него торчком.
— Персёнк! — испуганно звал старик у нас за спиной.
Щенок понюхал снег, ткнулся носом в мой сапог и неохотно вернулся в дом.
Моя последняя встреча с Бачевским произошла на улице. Сначала я его не узнала — он должен был вернуться из Банкя только через несколько дней, к тому же до сих пор я видела его только в домашних условиях — в коричневой куртке и тапочках. Лохматая черная ушанка делала его выше ростом, длинное узкое пальто придавало фигуре что-то военное.
— Не узнаете? — обиженно спросил он. — Совсем вы меня забыли.
— Я думала, что вы еще в Банкя…
Бывший директор, сняв перчатку, подчеркнуто значительно подал мне руку.
— Вот он я. И именно потому, что вы достали мне путевку, сейчас у вас есть полное право спросить, почему я не там, а здесь. Ну, спрашивайте! — В его словах, во всей его фигуре были запальчивость и напряженность человека, который ищет, на ком бы сорвать зло.
Я устала, и мне не хотелось выступать в роли громоотвода, но было бы невежливо уйти сразу же.
— Молчите? — желчно усмехнулся старик. — И они молчат! — он махнул рукой куда-то за спину. — В наше время молодые были более разговорчивыми. Мы, может, и ошибались, но мы не боялись высказаться, когда требовалось. И именно потому, что мы говорили во весь голос, мы отличались один от другого, а вы сейчас похожи, вы все сейчас одинаковые!
Он говорил все более громко и гневно, и прохожие стали оборачиваться. Я взяла его под руку, повела вперед.
— Что случилось?
— Ничего. Абсолютно ничего, — вдруг осипшим голосом сказал старик. — Меня не пригласили на юбилей. Я поэтому и приехал раньше из Банкя, — тихо добавил он. — Думал, в почтовом ящике найду приглашение, да не нашел. Надеялся, что придут ко мне домой — не пришли… Вы допускаете, что они могли меня совсем забыть?
Мне подумалось: как раз наоборот, они ничего не забыли. Он, словно уловив мою мысль, резко повернулся ко мне.
— Я всегда знал, что на фабрике есть люди, которые меня не любят, но они ведь давно ушли. Да, я увольнял, наказывал — какой директор не делает этого? Но почему сейчас и молодые меня ненавидят?
Я не отвечала. Я не смогла бы ответить, да мне казалось, что он и сам знает ответ.
— Мне сюда, — вдруг остановился старик. — Значит, вы больше не будете навещать меня?
— Не знаю. Если наша служба будет продолжать свою работу…
— Тогда и я продлю свой абонемент, — сухо сказал он.
Я провожала его взглядом, пока он не скрылся за углом. Он мучительно хромал, при каждом шаге по его пальто плыли складки.
Мне было холодно, грустно. Голова болела, словно после ночного дежурства, и в ушах продолжало почему-то звучать слово «абонемент»…
Несколько раз я ездила в библиотеку менять книги для шляпницы. Брала ей сразу по четыре-пять книг. Она читала неимоверно быстро, и все только сказки. Сначала, правда, она взяла какой-то роман, но, не дочитав и до середины, бросила. Душа ее жаждала сказок, ей необходимы были эти книжки с цветными картинками, которые она не имела возможности читать в детстве. «Потому что я с двенадцати лет пошла работать на табачные склады», — объяснила она.
В последний вечер Шахынова не было дома. Под звонком я нашла записку, написанную его торопливым почерком:
«Меня вызвали в Софию! Через три дня позвоните, скажу результат. Ваш Д. Шахынов».
К моему приходу Тинка Логофетова приготовила голубцы. Я почувствовала их запах еще на лестнице.
Действительно ли я в последний раз пришла сюда? Неужели наша служба закроется, и я никогда не войду больше в этот новый, но полный такой давней любви дом, где забываешь, что на улице холодно и идет снег?
Нет, мне еще не раз стучаться по вечерам в знакомую зеленую дверь. Я пришла не для того, чтобы прощаться. Так я и сказала, когда мои старики встретили меня на пороге:
— Я пришла не прощаться!
Сегодня воскресенье. Завтра доктор Шойлеков спросит, готов ли мой доклад, а я еще не написала ни строчки…
Кирилл Топалов
ОТ НАС ДО ГОРИЗОНТА
Кирил Топалов
ОТТУК ДО ХОРИЗОНТА
София, 1978
© Кирил Топалов, 1980
Перевод Л. ХИТРОВОЙ
Редактор Т. ГОРБАЧЕВА
Глава первая
Катастрофы, видимо, неизбежны. Они — законная дань, которую мы платим технике, развивающейся все стремительнее. И потому нет ничего странного в том, что ежечасно на земном шаре происходит один смертный случай в промышленности и на строительстве, что каждые восемь часов в мировом океане тонет корабль, а на каждую восьмую секунду приходится автомобильная авария. В катастрофах за послевоенное время погибло больше людей, чем за всю вторую мировую войну. Только у нас, к примеру, всего лишь за один тысяча девятьсот семьдесят пятый год вследствие их ушли в небытие пять тысяч человек — целый населенный пункт… Драматизировать эту статистику совершенно ни к чему, и если мне, человеку техники, сейчас не по себе в удобном кресле готовящегося к взлету самолета, если я неотступно думаю об этом, то только потому, что несчастье становится подлинным несчастьем лишь тогда, когда оно так или иначе касается тебя самого. До вчерашнего утра все эти тридцать миллионов катастроф и всевозможных несчастных случаев существовали в моем сознании совершенно абстрактно, если, конечно, не считать того, что над каждым инженером-строителем, проектирующим мосты, постоянно висит угроза: а вдруг твое творение рухнет? — тогда сразу тюрьма. Вчера рухнула часть моего моста, погибли шесть человек, а материальный ущерб превысит миллион левов. Проверка, которую проводят сейчас коллеги по проектной группе и специальная комиссия Мостпроекта, установит мою невиновность. В этом я уверен, потому что никогда не подписываю проектную документацию объектов, не проверив все расчеты по крайней мере дважды.
