Время собирать виноград - [111]

— Я не наследница. Я пришла, чтобы ей помочь. Она даже не знает, что я сегодня тут.

— Не знает? — недоверчиво переспросил он. — Впрочем, ваш интерес к старому дому вполне понятен. Но срок обжалования прошел. Так что очень сожалею… — Он закрыл блокнот и поднялся, давая понять, что разговор окончен.

— Племянники мои не приехали, — сказала учительница. — Получила телеграмму, что они откладывают свой приезд на месяц.

Ходила ли я в горсовет, она не спросила. Может, забыла, а может, ждала, когда я заговорю об этом сама. От пожилого человека можно скрыть многое, но как скрыть, что его выселяют из дома? Я мучилась, подбирая слова, чтобы подготовить ее, чтобы не так резко, не вдруг. Она слушала, склонив маленькую головку к плечу, дотом засмеялась.

— Не волнуйтесь. Я привыкла. Эти разговоры идут уже десять лет. Наш дом будут сносить, мне надо переезжать… А я, как видите, до сих пор здесь. Наверное, мне везет.

— Большой привет вам от бывшего ученика, Саши Александрова, — сказала я. — Он архитектор.

— Помню. Такой смуглый, да? Он был очень воспитанным мальчиком.

— Это он посоветовал мне пойти к председателю горсовета…

Она перестала улыбаться.

— На этот раз так серьезно?

Я хотела избежать прямого ответа и от смущения сказала первое, что пришло на ум:

— Оказалось, председатель — тоже ваш бывший ученик.

— Как его фамилия?

Я назвала фамилию. Удивленно раскрыв глаза, старая учительница помолчала, потом сухо сказала:

— Вы должны были меня спросить. Никогда бы не разрешила вам просить именно его.

— Но, может быть, все-таки оставят дом в покое?

— На этот раз нет, — ответила она, глядя прямо перед собой. — На этот раз нет.

Глупо было утешать, глупо было расписывать ей преимущества маленькой квартирки где-нибудь в новых кварталах на окраине города. Я-то знала, что ей не будет уютно в чужих панельных стенах, где лишь буфет да она сама останутся последними островками ее старого, словно никогда и не существовавшего мира. Осторожно коснувшись ее плеча, я сказала:

— Схожу к доктору Шойлекову. Он, наверное, знает, что́ надо сделать, чтобы ваш дом не трогали…

Я не добавила, конечно: «Пока вы живы». Это выражение звучит страшно, хотя и включает в себя слово «живы». Смысл его противоположен, он связан со смертью, с нелепой зависимостью между последними днями старого дома и последними днями старой женщины.

Я укутала ее в одеяло и посоветовала заснуть. Пока я укладывала сумку и одевалась, она лежала с закрытыми глазами. Но когда я попыталась бесшумно открыть дверь, вдруг окликнула меня.

— Вы еще здесь? Вы ведь больше не пойдете к нему, правда? Я слишком хорошо его знаю. — И, не открывая глаз, добавила: — Скольких ошибок можно было бы избежать, если бы…

— Если бы что? — тихо спросила я, думая, что она говорит уже в полусне.

— Если бы прежде, чем назначить кого-то председателем горсовета, расспросили его прежних учителей.

Голос Димитра Шахынова звенел в трубке:

— Приходите, приходите! Я дома.

Он все делал неловко и шумно: пока брал у меня зонтик в прихожей, опрокинул галошницу. Нагнулся, чтобы поднять ее, — и столкнул мою сумку.

В маленькой комнате почти не было мебели; у хозяина или всю жизнь не хватало времени ее купить, или он давно ее поломал. Последнее казалось более вероятным. Его большое, крепко сбитое тело привычно металось из угла в угол, словно этого человека вечно что-то подгоняло. Он что-то искал, охал, что не может найти, выбегал и снова возвращался. Наконец остановился передо мной и с галантным поклоном преподнес мне коробку шоколадных конфет. В своем синем спортивном костюме Шахынов походил на тренера, еще не вышедшего на пенсию, — тренера по классической борьбе. Я сказала ему это, и он засмеялся.

— Вы почти угадали, несколько лет назад я три месяца был председателем одного спортивного общества.

— Вероятно, на флоте? — Я вспомнила табличку на двери.

— Да нет! — отмахнулся он. — На флоте я был до этого, помощником электромеханика. Еле доплыл до Стамбула, а оттуда меня вернули уже на Восточном экспрессе. Морская болезнь меня просто извела. После этого я был лесничим, охранял саженцы — надо было хоть некоторое время пожить спокойно, прийти в себя.

Он закашлялся. Кашлял как-то по-особенному: зажмурив глаза, сжимал одной рукой лоб, а другая лихорадочно шарила в растянутых карманах спортивного костюма. Откашлявшись, Шахынов нашел наконец ингалятор и глубоко засунул его в горло с обреченной ловкостью старого астматика.

— Не удивляйтесь, — все еще красный от кашля, сказал он. — Я сменил столько профессий, что эти, которые в пенсионном отделе, сбились бы со счета и в конце концов оставили бы меня без пенсии. А хотите знать, какая у меня была самая интересная профессия? Одно лето я собирал черепах! — восторженно объявил Шахынов и поднял палец. — У меня был заказ на восемьсот штук, ни больше ни меньше. Мы с напарником выходили рано утром, ползали по мокрым от росы кустам и сами тотчас становились мокрыми. О-о, если изучать жизнь черепах, можно почерпнуть из нее много мудрости. Но человек ленив… Вечером мы ссыпали их в ров — видно, раньше это была яма, где гасили известь. Мы набрали их почти три сотни, но однажды ночью пошел сильный дождь, и потонули наши черепахи. Наутро приходим — а над водой виднеются только панцири. Как мисочки! — все так же восторженно сказал он. — А хотите, я расскажу вам про кроликов? Тоже очень занятная история.