Время собирать виноград - [109]

— Надежда Хаджиева была моей учительницей, — сказал он. — Верите ли, вот уже десять лет я делаю все, что в моих возможностях, чтобы ее дома не касались никакие планы. Он остался в парке один, вы же знаете.

Он меня не обманывал, я знала.

— Но сейчас я ничего не могу сделать. Двухнедельный срок обжалования истек. Я могу порекомендовать только одно: идите к председателю горсовета. Расскажите ему все, как рассказали мне. Дом находится на территории парка, да, но ничего страшного — пусть старушка доживает свой век спокойно. Только поторопитесь: решения о сносе выполняются быстро. — Мужчина улыбнулся, пожал мне руку. — Передайте Надежде Хаджиевой большой привет от архитектора Александрова, Саши Александрова. Вы ее родственница?

Наверно, можно было ответить иначе, но я сказала:

— Да.

Наконец-то в тех окнах — «Дом 44, корпус Г, этаж 1, кв. 1» — был свет.

Открыла мне старушка. Ее легкие, плохо прокрашенные волосы просвечивали в лучах, коридорной лампочки, Я представилась. Не ответив, она пропустила меня в квартиру, провела в небольшую гостиную и бесшумно исчезла.

Старомодный полированный стол, заказанный, вероятно, очень давно и предназначавшийся для комнаты других размеров, занимал теперь все пространство. Шесть стульев с прямыми баварскими спинками были втиснуты между столом и стенами, оклеенными яркими обоями. Стулья эти доходили на старых коней, которых слишком поздно, на склоне их лет, почему-то решили дрессировать.

— Я его разбудила, — сказала старушка, входя. — Он прилег после обеда. Удивляюсь, как старый человек может так много спать! Я полежу ночью три часа — и мне достаточно.

Муж ее все не появлялся. Это было необдуманно с его стороны, старушка получила возможность многое о нем порассказать: что всегда и во всем он такой медлительный, что именно поэтому целых двадцать девять лет оставался обыкновенным инженером-геодезистом, который никогда никем не командовал — ну разве только временными, пешками всякими, что он палец о палец не ударил для покупки этой квартиры и посегодня снимал бы комнату, у него ведь душа квартиранта. Поэтому они так и не решились усыновить ребенка…

Она говорила быстро, почти без пауз — верно, уже тысячи раз повторяла свой рассказ и отлично знала, что после чего следует. Она вздохнула, вытерла пальцем невидимые пылинки с полировки стола. Суставы ее были искривлены артритом.

— Забыла сказать, почему у нас своих детей не было. Мы ездили в Велинград на минеральные воды, опять из-за него, — она кивком показала на стену. — У него ревматизм, и тамошние дожди его совсем доконали. Вы что, на мои руки смотрите? Я работала машинисткой. Двадцать шесть лет машинисткой в суде.

— Я так и думала. Ваше заявление было написано на машинке.

— У меня чудесный «Адлер»! — оживилась старушка. — Сейчас разные там «эрики-мерики» — ерунда. За двадцать шесть лет я только ленту меняла на «Адлере», ничего больше… Отец подарил мне его в год окончания торговой гимназии, — с нежностью добавила она.

Дверь скрипнула. Вошел старик — высокий, худой, со светлыми глазами, которые, наверное, никогда и ни на что не умели смотреть сердито.

— Логофетов, — представился он и сильно сжал мою ладонь горячими сухими пальцами.

Опрятный старомодный костюм болтался на его плечах, и можно было представить, какими крепкими и широкими были когда-то эти плечи.

— Извините, я немного задержался. — От улыбки его глаза словно бы стали еще светлее. Он только что побрился, в глубоких морщинах возле губ еще блестела влага. — И за то извините, — продолжал он, — что вы тут приходили впустую — мы были в Велинграде, может быть, вы уже знаете…

— Уже знает! — нервно перебила старушка.

После этой сигнальной ракеты вот-вот готова была вспыхнуть маленькая семейная война, но Логофетов отступил — развел руками и, замолчав, примостился в углу на стуле с прямой жесткой спинкой.

Он называл ее «Тини». Он повторял ее имя по нескольку раз в каждой фразе, явно испытывая при этом какое-то неизъяснимое удовольствие. Когда она вышла из комнаты, старик нагнулся ко мне и доверительно зашептал:

— Не обращайте внимания на ее резкость. Тини много пережила в жизни, а теперь еще артрит… Она почти ничего не может делать — руки не слушаются. Для таких женщин, как Тини, это ведь целое несчастье. В Велинград мы поехали из-за нее, но бесконечные дожди ее доконали.

Старушка вернулась с облезшим подносом из лакированного дерева. На подносе красовались розетки с вареньем и стаканы с водой.

— Этот, с теплой, для тебя, — сказала она, пододвинув один из стаканов. — Не переверни, а то будешь пить холодную.

— Спасибо, Тини, — сказал он.

Я скрепила обе их карточки скрепкой, но лекарства приносила отдельно, в двух разных карманах сумки, и ужасно боялась их перепутать. У старушки было высокое давление, и она должна была принимать резерпин, у ее мужа — низкое, и прописан ему был эфортил. Я попросила поставить лекарства в разные места и обещать мне, что оба будут внимательно читать надписи, прежде чем принимать лекарства. Старики переглянулись — я подумала, что переборщила со своими наставлениями, и замолкла на полуслове.