Время собирать виноград - [110]

— Опять дождь, — обронила старушка, когда они, провожая меня, стояли рядышком в рамке открытой двери. — Возьмите мой зонтик.

Я отказалась.

— Возьмите, возьмите! — повторила она и, шумно шаркая тапками, скрылась в коридоре.

— Тини права, очень сильный дождь, — зашептал старик. — Не огорчайте ее, пожалуйста, дайте ей позаботиться о вас.

Зонт был темно-серый, спицы ровно натягивали ткань, прочную, как кожа. Его удобную небольшую ручку я рассмотрела уже в автобусе. Сделанная из рога, формой она напоминала птицу с очень длинной шеей, с прижатыми к телу крыльями. Под сколькими осенними дождями Тини согревала эту птицу в своей ладони…

Комната казалась более просторной — часть макетов исчезла.

— Я их раздариваю, — сказал старик. — Вы слышали, в городе плохо со спичками. Сначала у меня попросил сосед-курильщик — он сказал, спичечная фабрика в Костенце стала на ремонт. Вслед за ним явились и другие, кое-кто даже заплатить хотел, но я не беру денег. В последнее время стараюсь вообще как можно меньше к ним прикасаться… На этом свете вряд ли есть что-нибудь грязнее денег.

Не знаю, как уж я посмотрела на него, только он вдруг рассердился.

— Когда вам говорит это банковский кассир, вы должны верить! Я считал пачки, из которых сыпались крошки и рыбная чешуя, разлеплял банкноты, набухшие от керосина, продырявленные булавками, покрытые ржавчиной от пружинных матрацев. Вы не представляете, как грязны деньги и в каких грязных местах их могут прятать. Вечером после работы у меня было такое чувство, что на моих руках тьма-тьмущая микробов. Я по часу отмывал их дегтярным мылом — и все-таки резал хлеб на маленькие кусочки и брал их не руками, а вилкой. Поэтому я и начал строить макеты — чтобы заниматься чем-то совсем чистым, от чего мои руки успокаиваются.

— Почему же вы не ушли из банка?

— Поздно спохватился — когда уже не умел делать ничего другого, кроме как считать деньги. Впрочем, и в молодости я испытал однажды нечто подобное, но не обратил внимания. Это было во время первой денежной реформы. Несли мне их целыми корзинами, пачки были влажные, некоторые даже заплесневели. Я считал их, и вскоре пальцы становились зеленоватыми и клейкими. Один человек приходил четыре раза, боялся, что я его запомню, — то в пальто, то без пальто, то в плаще. Он смотрел диким взглядом, смотрел прямо в руки, пока я считал, и губы у него шевелились, потому что он тоже считал. Деньги пахли карболкой. Моя сотрудница узнала его, шепнула об этом другой, и я услышал: он, оказывается, был врачом, ему принадлежала гинекологическая больница в соседнем городе. Я уже не считал деньги — я считал нерожденных детей всего этого городка…

Он задохнулся, синие жилки на его висках бились под морщинистой кожей. Надо было прервать его воспоминания.

— Сегодня я возьму у вас немецкий за́мок, хорошо? Я специально принесла полиэтиленовый пакет. И еще мне дали чудесный зонт, который не пропускает ни капли.

— Возьмите и кафедральный собор, — после короткой паузы предложил он. — Я строил его почти восемь месяцев. Жаль отдавать курильщикам.

На самом деле я не знала, есть ли у меня в сумке полиэтиленовый пакет. Старик ждал, прижимая к груди две спичечные башни. Это были прощальные объятия. Я достала целлофан, которым были обернуты медицинские карты.

— Несите осторожно, — предупредил меня старик. — Берегите их от влаги, от детей, от огня…

Приемным днем в горсовете был четверг. Секретарша председателя противу всех правил не была ни молодой, ни красивой. Таких выбирают, когда решают быть верным только своей работе — или только своей жене…

— Записываю вас на десять пять, — сказала секретарша. — Перед вами есть другие товарищи. По какому делу?

— Видите ли…

— По служебному или по личному? — перебила она.

— По личному.

Только в коридоре я подумала, что могла бы сказать: «По служебному». И права была бы, и звучало бы более авторитетно.

Ровно в десять пять я явилась в приемную.

В обитую дверь не постучишь. Я попыталась, однако изнутри не услышала ни звука. Выглядела дверь очень массивной, но открылась легко.

Желтый ковер, широкий, как пшеничное поле, и белые сверкающие стены делали кабинет очень светлым, даже каким-то русым. И мужчина, который сидел за большим светлого дерева письменным столом, был тоже русым.

Председатель слушал меня внимательно, не перебивая, время от времени что-то записывал в блокнот, лежащий перед ним, — наверное, вопросы, которые он будет потом мне задавать. Когда я произнесла имя Надежды Хаджиевой, он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

— Это бывшая учительница немецкого?

Я кивнула.

— Почему вы не пришли своевременно? — Он зачеркнул одну строчку в блокноте. — Письмо вам доставили в срок?

— Да, — ответила я. — Но она больна, она почти не выходит на улицу.

— Мы не случайно даем четырнадцать дней на обжалование. Раз вы так в этом заинтересованы, то должны были прийти вовремя. — В прищуре его серых глаз мелькнула усмешка. — В таких случаях наследники или кандидаты в наследники действуют шустро.

Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что он сказал. Ручки кресла вспотели под моими ладонями. Я постаралась овладеть своим голосом и почти спокойно сказала: