Время смерти - [49]
Встрепенувшись, Вукашин посмотрел на него. Он казался скорее раздосадованным, чем подавленным, этот отец Слободана. И не искал сочувствия, нет. Он хотел понять назначение сербской артиллерии.
— Эта война — война артиллерии! — кричал отец Слободана.
У Вукашина не было сил выпить вторую чашку кофе. Заплатив, он стал пробираться к выходу. И сейчас ему искать протекцию для сына? Гнусно.
— А что вы, господин Катич, скажете о нынешнем положении?
Это Бацко схватил его за лацканы. Никогда не доводилось Вукашину видеть такого искаженного лица под черной шляпой. Вокруг все затихли.
— Я буду выступать сегодня в парламенте. Вы услышите. Извините, я тороплюсь. Да, положение серьезное. У нас нет боеприпасов для артиллерии. Но я не пессимист. Нет, ни в коем случае.
Он шел медленно, разглядывал опавшие мертвые листья. У него нет права на печаль. На ощущение беды еще менее. Потому что он может, испытывает потребность, должен во имя чего-то обманывать людей и утверждать, будто он не пессимист. И именно сегодня, громогласно. Перед этим отцом, который в трактире устроил панихиду по сыну. Жалкое лицемерие. Он проведет с Иваном неделю. Каждый вечер будет с ним. После его возвращения из Парижа они лишь мимоходом, за обедом, толковали о фронте и разных разностях. Он скажет ему все, что тот должен знать. Отдаст заветное письмо. Поздно. Любовь не возмещают. Ничем. Это чувство имеет свое и только одно-единственное время.
Его остановила внезапная тишина.
От вокзала двигалась колонна сербских раненых. Люди молча останавливались вдоль тротуара, словно приближалась похоронная процессия. Он отступил к стене, стоял. Неприлично идти, когда эти люди, с забинтованными головами, руками, на костылях, небритые и измученные, без шинелей, в рваных мундирах, обессиленно плетутся, искоса поглядывая на онемевших женщин и штатских мужчин. Проходят, ни у кого из раненых нет очков. Проходят сотни, он не видит среди них ни одного в очках. И, думая только об этом, он торопливо шагает через мост к правительственному зданию.
В приемной перед кабинетом Пашича он застал человек десять министров и лидеров различных партий, настолько озабоченных и безмолвных, что остался у двери, негромко поздоровавшись, точно вошел в дом, где лежит покойник. Опираясь на трость, смотрел прямо перед собой, из-за каких-то политических дел он за два месяца не удосужился навестить сына в унтер-офицерском училище. Не успел. Должно быть, он слишком громко вздохнул, однако это не привлекло ничьего внимания.
В приоткрывшуюся дверь выглянул Пашич и негромко его позвал. Не глядя по сторонам, он быстро вошел в просторный кабинет и ощутил некоторое облегчение, когда служитель притворил за ним дверь.
Пашич, изогнувшись, облокотился на пустое кожаное кресло.
— Я обдумывал то, о чем мы вчера говорили, — промычал задумчиво, тоже неподвижно глядя перед собой. — Если капитуляция, мы снова оказываемся там, где были перед Первым восстанием[47]. Или драться до конца? — И поднял на него взгляд. — Видишь ли ты, Вукашин, какой-нибудь третий выход?
