Карсон Маккаллерс
Домашняя дилемма
В четверг Мартин Мидоуз ушел с работы пораньше, чтобы успеть на первый экспресс-автобус до дома. В этот час сиреневые краски вечера растворялись в слякоти, но, когда автобус выехал с центральной станции, наступила яркая городская ночь. По четвергам прислуга уходила раньше, и Мартин старался быстрее добраться до дома, поскольку в последний год с его женой творилось что-то неладное. В этот четверг он очень устал и, надеясь, что никто из обычных попутчиков не заведет с ним разговор, не отрывался от газеты, пока автобус не пересек мост Джорджа Вашингтона. На шоссе 9-В у Мартина неизменно возникало ощущение, что полпути позади, и даже в холодную погоду, когда лишь порывы сквозняка проникали в прокуренный автобус, он начинал глубоко дышать, уверенный, что вдыхает загородный воздух. Обычно в эти минуты он успокаивался и думал о домашнем уюте. Но в последний год чем ближе к дому, тем сильнее нарастало напряжение, и он уже не предвкушал конца поездки. Почти прижавшись к стеклу, Мартин смотрел на безжизненные поля и одинокие огни пролетающих поселков. Светила луна, бледная на темной земле и островках позднего рыхлого снега; сегодня пригороды казались Мартину пустынными и покинутыми. Он снял с багажной полки шляпу и сунул сложенную газету в карман пальто за несколько минут до того, как дернуть за шнурок, чтобы водитель остановился.
Коттедж стоял в квартале от автобусной остановки, возле реки, но не на самом берегу; если посмотреть из окна гостиной, видно улицу, двор на другой стороне, а за ними — Гудзон. Это был современный коттедж на узком участке, слишком белый и совсем новый. Летом трава была нежной и яркой, и Мартин старательно ухаживал за небольшой клумбой и шпалерой роз. Но бурой зимой дворик был бесцветным, и коттедж казался голым. В этот вечер во всех комнатах маленького домика горел свет, и Мартин прибавил шагу, подходя к двери. У крыльца он задержался и убрал с дороги коляску.
Дети были в гостиной — так увлеклись игрой, что не сразу заметили, что входная дверь отворилась. Мартин стоял и смотрел на своих чудесных красивых детей. Они открыли нижний ящик секретера и достали рождественские игрушки. Энди сумел включить елочную гирлянду — зеленые и красные лампочки неуместно-празднично горели на ковре. Теперь он яркой гирляндой пытался обмотать деревянную лошадку Марианны. А Марианна сидела на ковре и обрывала у ангела крылышки. Дети кинулись к отцу с воплями восторга. Мартин вскинул пухленькую девочку на плечо, Энди бросился ему под ноги.
— Папа, папа, папа!
Мартин осторожно опустил девочку и несколько раз качнул Энди, как маятник. Затем поднял гирлянду.
— А это что такое? Помоги-ка мне положить ее в ящик. Нельзя играть с розеткой. Я ведь тебе уже говорил. Я серьезно, Энди.
Шестилетний мальчик кивнул и закрыл ящик секретера. Мартин погладил мягкие белокурые волосы, рука застыла на хрупкой шее ребенка.
— Поужинал, зайчик?
— Я обжегся. Бутерброд был с чем-то острым.
Маленькая девочка споткнулась на ковре, сначала удивилась тому, что упала, потом заревела; Мартин взял ее на руки и понес на кухню.
— Смотри, папа, — сказал Энди. — Бутерброд.
Эмили оставила детям ужин на хрупком столике без скатерти. Там стояли две тарелки с остатками каши, яичной скорлупой и серебряные кружки с молоком. Было и блюдо нетронутых бутербродов с корицей — лишь на одном виднелись следы зубов. Мартин понюхал бутерброд, осторожно откусил. И сразу выбросил в мусорное ведро.
— Тьфу! Да что ж такое!
Эмили по ошибке насыпала вместо корицы кайеннский перец.
— Я так обжегся, — сказал Энди. — Пил воду, выбежал на улицу и рот открыл. А Марианна ничегошеньки не ела.
— Ничего, — поправил его Мартин. Он стоял беспомощно, разглядывая стены кухни. — Вот ведь бывает, — произнес он наконец. — А где ваша мама?
— Наверху, в вашей комнате.
Мартин оставил детей на кухне и поднялся к жене. Перед дверью подождал немного, стараясь остудить гнев. Стучать не стал и, войдя в комнату, закрыл за собой дверь.
Эмили сидела в кресле-качалке у окна уютной комнаты. Она что-то пила, и, стоило ему войти, поспешно поставила стакан на пол за креслом. Чувствовалось, что она смущена, но пытается скрыть вину показной живостью.
— О, Марти! Ты уже пришел? Время так летит… Как раз собиралась спуститься… — Пошатнувшись, она потянулась к нему — в поцелуе был сильный запах шерри. Заметив, что он не двигается с места, она отступила и нервно хихикнула.
— Что это с тобой? Стоишь, как столб. Что стряслось?
— Что со мной? — Мартин наклонился над креслом-качалкой и поднял с пола стакан. — Если б ты знала, как мне от этого тошно… Как это все плохо для нас…
Эмили говорила фальшивым легкомысленным тоном, теперь уже хорошо знакомым ему. Обычно в таких случаях у нее появлялся легкий английский акцент — наверняка подражала какой-нибудь любимой актрисе.
— Не имею не малейшего представления, о чем ты. Разве что об этом стакане с капелькой шерри. Я выпила глоток шерри… ну, может быть, два. Но что здесь страшного, скажи на милость? Я в полном порядке. В полном порядке.
— Оно и видно.
Эмили пошла в ванную, тщательно удерживая равновесие. Пустила холодную воду, плеснула на лицо, вытерлась краешком полотенца. Черты ее юного лица были нежны, безупречны.
