Время пастыря - [4]

* * *

Василь Карпец, а по-деревенски его род называли просто – Гой, был моим далеким родственником. С вьющимся чубом, красивый, высокий, мастеровитый, он по праву считался первым парнем в нашем Лунине, огромном полесском селе. Под стать ему и двоюродный брат Антон. Их отцы – Максим и Петро – были родными братьями. Петра летом 1943 года убили около деревни Богдановка. Кто? Неизвестно. Василь с малолетства пропадал у дядьки Максима. Росли они с Антоном не разлей вода.

Еще со школы Василь много читал, выписывал разные газеты. Осталось это навсегда. Со своим семиклассным образованием, он, благодаря огромной начитанности, заинтересовался историей родного края. Интерес оказался столь глубоким, столь широким, что Василь из простого сельского кузнеца превратился в краеведа, в личность, известную далеко за пределами района. В это трудно поверить, но когда читаю сохраненные женой (она и сама не знает для чего) его письма в книжные магазины, музеи, переписку с друзьями, которые обосновались в Минске, областных центрах, то поражаюсь: это в силу каких же причин обычный сельский кузнец поднялся на такую высоту?

И что его подняло?

Осознаю: любовь к родным местам, их прошлому, отсюда и поиск, постоянный поиск…

Он поставлял интересные экспонаты в музей Белорусского Полесья, который размещался в Пинске, отсылал их в Брест. И ко всему человек скромный, даже стеснительный. Хотя его больше уважали и любили не за то, что он колесил на велосипеде по окрестным селам, не за игру на гармонике. Нет. Его любили за умелые руки.

Антон – сама противоположность – острый на язык. Он знал много прибауток, поговорок, пословиц. Он и сейчас за словом в карман не полезет. Народ удивлялся:

– Антон, из тебя как из рога изобилия. И где столько всего вмещается?

Но стоило Василю взять в руки гармошку, а Антону бубен, как у этого же народа ноги сами шли в пляс.

– Это не хлопцы, дядько Максим, а черти, – говорили люди. – Не позови их на свадьбу, так это не свадьба, а поминки будут.

Василь с Антоном и на нашей с Надеждой свадьбе играли. Да как играли! Столько лет прошло, а помнится…

У Василя мокрый от пота чуб ко лбу прилип. Тонкие длинные крепкие пальцы музыканта и кузнеца стремительно летали по белым пуговкам старого тульского, но очень голосистого гармоника. Антон под взмах гулкой медной блестящей тарелки бубна белозубо улыбался. У Пеша, лесника и нашего соседа по улице, тогда от новых хромовых сапог подошвы отлетели. Пешо был танцор каких поискать, в танце на ходу мог носок своего сапога поцеловать. Такой фокус еще на селе удавался только одному человеку – Антону Печуру, колхозному пчеловоду.

Поздним вечером, да нет, ночью, когда танцоры угомонились, а женщины принялись за спевки, я повел Василя домой. Мы оба, петляя по широкой улице от забора к забору, с особым усердием пылили так, чтобы добраться к намеченной цели – Василевой хате, стоявшей от нашей за добрых два километра. Василь пытался мне что-то рассказывать, начинал размахивать руками и тогда уходил из-под моего плеча, и мы тут же присаживались на пыльную траву, чертополох, крапиву у забора, чтобы сориентироваться и передохнуть. Поднабирались сил для следующего рывка.

– Завтра мне приходить? – вопрошал Василь после каждой такой передышки.

– Конечно! – мужественно восклицал я.

– С утра пораньше? – опять спрашивал Василь.

– Конечно! – на той же ноте довольного жениха отвечал я.

– Тогда обо всем и поговорим!

– Конечно!

На следующий день мы с женой на правах молодоженов еще нежились в постели, как на улице звонкоголосо грянул гармоник. Было слышно, как соседка тетка Надя, выделившая нам на период свадьбы комнату для жилья, ойкнула:

– Люди, это же еще и коров не гнали, а он за музыку взялся. И не успался.

На что ее муж Антон со смехом отвечал:

– Успишься, когда голова раскалывается, а душа чарку чует. Перебрал он вчера.

– А ты не перебрал? Тоже хороший был.

– Так ведь свадьба!

– Ну, Василь, Василь…

– Ты иди, буди молодых. Это для них концерт.

– Пускай поспят. Вы тут всю ночь колобродили. Весь Лунин вас слушал. Отдохните, – постукивая чугунками, приговаривала тетка Надя.

Что это было за колобродство, мы узнали, когда, одевшись, пошли на зов Василевого гармоника. Оказывается, старый Бумкач уснул под лавкой, а другой – за упавшей рядом на пол, его и отгородило от людского глаза. Дед удумал неведомо что, вплоть до того, что его уже в сосновой хате на тот свет отправили, потому как, где рукой не проведет, везде доски. Поднял крик:

– Люди! Я живой, люди, смилуйтесь! Откопайте!

Да так голосно и жалобно, что народ сбегался кто откуда. Еле деда успокоили, убедили, что он на этом свете. Окончательно тот пришел в себя, когда выпил две стограммовки водки, разгладил на груди жилистыми руками рубаху и, выйдя во двор, довольный прилег на траву.

– Вот, надо было сразу здесь ложиться, – бубнил он себе под нос, – лето ведь.

И захрапел как рожденный заново.

Василь, поставив гармоник на лавку, протянул мне завернутый в газету пакет:

– Я ведь вчера тебе ничего не подарил, так вот это, считай, мой подарок.

Видя, что я захотел развернуть газету, предупредительно махнул рукой: