Время Освенцим - [6]
Имена -
атомы истории.
Имена человечества.
Библия. Вавилон. Ренессанс.
Освенцим.
74233.
Коммуникационный центр мира.
Человек придумал слова и научился понимать человека.
“Не дыши моим хлебом, это мой хлеб!… Я видел, как ты пек на огне, я не выдал тебя, я отвлек чужие глаза… Твои глаза – тоже чужие, мое – это мое, уходи… Ты пек, когда другие работали. За саботаж – смерть… Смерть – тоже саботаж. Я пек, чтобы работать… Ты пек, чтобы есть… Хлеб – изделие морфологическое; я не ем, я обтачиваю челюсть – перестраиваю прикус и произношение… У тебя будет цирроз… Цирроз, цирайс; у них, а не у меня. Арбайтен, торопись к свободе”.
Человек придумал слова и перестал понимать человека. Слова для несогласия, отказа, разрыва, вражды. “Работа – борьба за ненужное существование… Ауфзеер – существование приближает к жизни: пока работаешь, ты вечен, пока вечен – жив… Я не верю в жизнь. А вечны только звезды… Звезды смертны. И склонны к предательству – как ты… Я не предатель… Ты им родился…А звезды есть всегда и везде… Именно; значит, не сейчас и не здесь. Звезды – поступок, действо, преступление; они запрещены – тунеядство, хлеб и звезды… Звезды – это свобода… Свобода – это обратная сторона прожектора: обесточенные расстояния, раскинувшиеся, распахнутые, осязаемые. Свобода – это калории. Свобода – это отсутствие нас… Вон там дрейфует Полярная… А может быть, и правда – Полярная: столько неба над нами. И как бестолково сгрудились в нем миры. Кому-то они тоже прожекторы – такие же плоские, вездесущие, назойливые, от которых не скрыться, которые не обойти: жестокие вещества в тесной бездне, следопыты-всевидцы в симметричной пустоте, разбросанные на участках, составленные в созвездия, млечные пути – Большой, Малый, Гончие. Свора, ждущая тело, пахнущее голодом. В них – рациональная реальность, а в звездах – пустая правда. Не верь в звезды, верь в жизнь… Вон там плывет Фомальгаут… Рыбий зрачок. Это звезда Менгеля… А я не предатель”.
“Нет, не есть – я не хочу есть; я знаю: мне не нужен этот хлеб, я и без него умру… Я только вот этого хочу: насладиться в один раз – не наесться, не насытиться, а насладиться, вкусить; так в детстве – сладко, и приторно, и быстро; вспомнить в себе человека; глоток лимонада, кусочек пирожного – шипучка и крем… И человеческий бисквит – он тоже вот так шипит. И гасить газированных детей – известью – тоже сладко, приторно и быстро… И девочку на коленях, отдающую мне сложенные ладони… Дети… чистые и жадные… большие, твердые, сильные, хищные… Я тревожил их несмышленые смерти – я их расцеплял… Я ломал линии взглядов, исходившихоттуда…Где они все теперь?… А я – здесь или с ними?… Послушай, кто мы? Кто из нас – человек: мы, ставшиетакими, илиони, сделавшие настакими? Сколько егоеще осталось? у кого больше?… Да, они здорово разобрались с нами, с нашими интеллектами – отказавшись от смысла; нашли изощренную правду жизни. Ведь для материи совесть и нравственность действительно не существуют, действительно – слова-химеры! А пастор не прав: жизни все равно, кто ею будет пользоваться, кто именно будет жить, чьи будут у нее имена; у жизни одна цель – продолжаться… И ведь она будет продолжаться! Послушай – после нас жебудут жить люди! – после нас все будет по-прежнему! наверняка даже лучше – полнокровнее, звучнее, радостнее!… Продолжаться – и цвести… А нам не страшно… А нам – наплевать!… Им – жить, а нам – отсутствовать – наплевать!…” “Будущее – всего лишь слово. До поры – звуковая галлюцинация”. “Мы привязались к смерти, приросли к ней – а к жизни уже никогда не привыкнем. Да, а если я не буду жить – скольким людям я добро сделаю! Скольким людям не нужно будет со мною считаться, делиться, признавать и терпеть установленный мною комфорт, соблюдать горизонты моего одиночества, уступать мне, пасовать в борьбе…”
Человек придумал слова и научил их охотиться за человеком. Переосмысленные, перепрограммированные, натасканные на мыслящую плоть. Вкусившие податливую мягкость предательского интеллекта. Настигая человека, проникая внутрь, они истощают его сущность до тех пор, пока организм не переборет, не обезвредит их – пожертвовав частью себя. Паразиты, диверсанты, хищники – защититься от них невозможно: сознание не может не отвечать на окружающую речь, не может не уступать ей места, не рисовать, не выращивать в себе образы, спровоцированные этими посторонними попытками вселиться в действительность. Симулянты-эпитеты, алчный инфинитив. Ауфштеен. Лагершперре. Освенцим – универсальный язык человечества, унифици-рованное эсперанто, озвученное качество механизированного бытия. Слова-реагенты, рефлекторные активаторы, растворители – слова, поставленные человечнее человека, оцененные значимее его, отрицающие его; проникающие в кожу, пьющие – штрайх – человечность; лексикон обязательных инъекций – антибиотики; слова, заместившие перемешанные языки мира, – безжизненная замена живого непонимания – разумной, человечной разобщенности; звуки и значения, насильственно навязанные сознанию, памяти, встроенные в мышление, впрыснутые в душу; обязательные для понимания и усвоения – формулы выживания, прожиточные минимумы, освенцизмы.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.