Время Освенцим - [15]
Cудьбы слов.
Они есть у каждого. У имен – самые невероятные.
Они складываются из деяний, которые связаны со словами, которые от них совершались. Это не образы, стоящие за лексическими значениями, это их роли, то, как они сослужили людям, чем стали, что дали или вобрали. Кроме того, что слова называют предметы, они сами – тоже сложившиеся предметы, малые и большие, твердые и расплывчатые, одноликие и многоликие, соседи, хищники, игроки, преступники. Возможно, Библия в этих сферах – огромный чан, в котором и над которым парит, роится большинство всех имен. Она – хранитель, поддерживатель, и она же ловушка.
Скорее всего, имена убийц – это глыбы.
Асимметричные, полые, с выпуклыми кратерными раструбами. Фобосы и деймосы. Раздутые останки заглотанного будущего с радиальными сечениями аорт – рельефно-затененными кольцами – фамильных историй бессмертия. В каждом из них – изъятые куски нас, нашего выхолощенного мира, отринутые наследия, начала начал, альфы и омеги, античности и атлантиды – альтернативные имена человечества, высокоэкологичные, лучшие. Скорее всего, имена убийц – это топонимы – знаковые столбы, табло, сигнальные указатели, неподъемные кладбищенские кресты – раскинувшие корневища, обросшие шлейфами. Светопоглощающие вещества, хламная поэзия подтекстового концентрата.
Во всех языках мира они самые послушные и тихие.
Они живут в этих языках, ловчась, прячась, бесхозные, и не могут раствориться, засаженные в именные указатели, застрявшие в ссылках, сносках и комментариях. Они готовы упоминаться всуе, быть второстепенными членами, писаться и произноситься с ошибками, двоиться, отражаться, искажаться, сокращаться, беспорядочно склоняться, перепутываться, рифмоваться, ложиться на музыку, выстраиваться по ранжиру, складываться в звенья, ступени, ярусы, карманные словари, записные книжки, домашние скороговорки, детские считалочки. Они рады заслоняться псевдонимами, объединяться в тезках, становиться кличками, прозвищами, ругательствами, давать начало фамилиям, терминам, понятиям. Они готовы ко всему, лишь бы их не упоминали по назначению – по первому, начальному, истинному смыслу, особенно всех вместе, в одном предложении, списке, ряду. Однокоренные части речи со свойством абсолютного отталкивания – несочетаемые, не допускающие друг друга – антагонимы. Независимые концепции антибытия, самостоятельные категории деноминативности. Отказники, ампутанты, замененные подделками ради спасения своих носителей, ради живительного забвения, разобщенности и обнадеживающего одиночества.
После каждого в их списке – нарастающий интервал молчания.
Здесь и мое имя. Здесь оно не стало моим. Отсюда оно не сложилось. Отсюда я остался неназванным.
Сначала мы сортируем настоящее -
нумеруем – чтобы практически ориентироваться в нем.
Для этого придумано летоисчисление. Затем, когда время переходит в категорию прошлого, наполняется содержанием и затвердевает, оно становится знаком, приобретает имя. Рождается история. Год первого ядерного взрыва, год первого полета человека в космос. Хрононимы – именные знаки прошлого. Помпеи, Хиросима, Освенцим – география времени, города истории.
Прежде мы проживали настоящее, понимая его.
По истечении, правильно прожитое и израсходованное, оно становилось ясной определенностью, послушно занимало свое место, укладывалось в соответствующей нише, цепи, вписывалось в скрижали. Физика благополучно усыхала в слово.
Теперь же настоящее, ставшее прошлым, по-прежнему непонятно, неустойчиво. Оно бродит, взаимодействует, смешивается, движется вместе с нами, не отставая. Оно по-прежнему непредсказуемо, смутно. Оно не согласно с придуманными ему именами. Оно разрушает их значения. Оно категорически против всей присвоенной ему природы.
Мы не знаем, где прошлое в очередной раз взбесится и даст просадку. Мы не можем из него выбраться. Мы не в силах предотвратить эти приступы и обмороки, научиться правильно, адекватно себя вести. Блуждающий эпицентр, зыбун, трясина.
Как понять время, у которого нет выраженных, постоянных признаков, которое лжет – теперь уже на каждом шагу? Новое и старое, новаторское и традиционное, необычное и надоевшее. Мы живем в нарушенной синхронии, в разладе, в разности скоростей соотносящихся, связанных, параллельных или последовательных процессов, в несовпадающих, непоспевающих, не соответствующих друг другу восприятии и осмыслении, причинах и следствиях. Никак не можем дожить в том, что хронологически давно уже пройдено. Никак не можем освоиться в месте, которое топчем – объятые и утянутые холостыми оборотами времени. А неисчислимые события настоящего, не вмешиваясь в судьбы, не задевая никого, то отскакивают от нас, то проскакивают мимо. И мы под диктовку этого непонятого, обманутого хода безудержно раздуваем их значения или, наоборот, безжалостно нивелируем. Нет объективности, нет законченности, нет правды.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.