Время московское - [102]

Великий воевода вернулся за рабочий стол, взял из стопки очередную бумагу, принялся читать. Это — сводка последних разведданных о положении дел в Орде. Собственно, никаких значимых изменений за последний месяц не произошло. После того как Мамай в сентябре шесть тысяч восемьсот восемьдесят шестого года, то есть тысяча триста семьдесят восьмого года от Рождества Христова, совершил удачный набег на Рязань, его авторитет, пошатнувшийся было в Орде, вновь окреп, и с тех пор Мамай полностью контролирует ситуацию в Сарае. Правда, яицкая, семиреченская и сибирская орды его власти не признают, но точно так же они не признают и власти великого князя Владимирского. «Ох… — вздохнул Сашка. — А ведь придется потом еще и с ними разбираться…»

Но Мамай слово свое, данное Тимофею, держал и никаких агрессивных действий против князя Дмитрия не предпринимал. Поп Амвросий, подобранный Сашкой после Вожской битвы в опустевшем лагере Бегича, оказался личным доверенным посланником Мамая к младшему братцу Тимофею. Никакого письма с собой у Амвросия не оказалось, все послание только на словах. С одной стороны, это верно. Разве можно доверить бумаге слова, которые твои соратники и присные наверняка сочтут изменническими? А с другой стороны, где доказательства того, что Амвросий передает ему действительно слова брата Мамая, а не пытается подставить его, Тимофея Вельяминова, втянув в какую-то хитрую игру, автором которой может быть как Некомат, так и Дмитрий?

Поп Амвросий сообщил ему тогда, что Мамай не то чтобы совсем рассорился с Некоматом, но черная кошка меж ними пробежала. Некомат требовал решительного наступления, Мамай же тянул время, ограничиваясь полумерами в надежде все-таки договориться с Дмитрием. Но Некомат фактически не оставил ему такой возможности, возмутив против него ордынскую старшину. Совет ордынских военачальников практически отодвинул царя Мамая от власти, взяв руководство войском на себя. Для решительной схватки с Дмитрием и было послано войско под командованием Бегича. Мамай же крепко надеялся, что братец Тимоша побьет Бегича, чем окончательно подорвет авторитет старшины среди простых казаков. Ему же, Мамаю, чтобы безоговорочно вернуть себе власть, нужен был успех. Пусть небольшой, но успех. Вот Мамай через попа Амвросия и просил брата Тимофея не мешать ему. Мамай хотел малыми силами совершить набег на Рязань. Брата же просил не очень торопиться с защитой этого строптивого города. Взамен Мамай обещал безоговорочное сотрудничество по всем вопросам после того как вернет себе всю полноту власти в Орде.

Предложение было заманчивым. Появлялась возможность не только большой войны избежать, но и с помощью Мамая устранить Некомата. Правда, придется пожертвовать Рязанью… А что такое, откровенно говоря, Рязань для великого князя и великого воеводы? Чирей на заднице. Рязанский князь Ольг заносчив и непокорен. Так пусть ордынцы теперь поучат его правилам хорошего тона.

И было только одно «но». Доверять или нет отцу Амвросию? Здесь для Сашки даже дьяк Безуглый был не помощник. Решение предстояло принять самостоятельно. И Сашка его принял. Он послал с Амвросием в Орду казака из вельяминовского поместья. Ответ для Мамая вез он, а не поп Амвросий. Как оказалось, Сашка не просчитался. Теперь кроме всех прочих возможностей, предоставляемых ему приказом тайных дел, у него была прямая связь с Мамаем.

Сашка сдержал свое слово — не помешал Мамаю разорить Рязань. Сдержал слово и Мамай. Орда вот уже скоро два года не предпринимала никаких агрессивных действий. А вот с устранением Некомата вышел полный конфуз. Четыре покушения организовали агенты великого воеводы, и все бестолку. Гибли окружающие его люди, а Некомат постоянно выходил сухим из воды.

Он появлялся в Сарае, когда хотел, и исчезал, никому не докладываясь. Предполагалось, что ездит он по коммерческим делам, но Сашка подозревал, что не все так просто. Мамай в принципе был не прочь избавиться от могущественного купца. Ведь тот требовал либо активных военных действий, либо возврата давно растраченных кредитов. Один раз он уже подбил старшину на временное отстранение Мамая от верховной власти. Что он там удумает еще — у Мамая не было никакого желания дожидаться. Но негласная помощь Мамая в организации покушений им мало что дала. Некомат был неуязвим.

Сашка в последние дни все чаще вспоминал слова Вещей Готы о том, что Некомат — слуга дьявола, что он повелевает духами и силами природы, и от этих воспоминаний ему делалось как-то не очень хорошо. Понятно, что Некомат не простой человек, что интуиция и предчувствие опасности развиты у него чрезвычайно. Но Сашка чувствовал, что дело не только в этом. Что есть у него еще вполне конкретные способности и возможности. И что мистика в этом вопросе до тех пор остается мистикой, пока не смыкается с практикой. Просто-напросто нужно больше информации о нем и о таких, как он, тех, кого Вещая Гота называла слугами дьявола.

И помочь в этом вопросе могло только следствие, начатое приказом тайных дел еще два года назад с ареста Некоматовой прислуги в его костромском доме. Впоследствии в приказ тайных дел, к дьяку Безуглому, стали доставлять Некоматовых людей, не сообразивших или не успевших бежать от великокняжеской опалы на Некомата. Их прошло несколько десятков через приказ Безуглого. Большинство из них оказались обычными людьми. Информация о Некомате, которой они обладали, касалась его коммерческой деятельности, его привычек и обычаев, поведения в быту. Но они не пролили ни капли света на ту сторону его личности, которая и сподвигла Вещую Готу определить Некомата как «слугу дьявола». Никаких подозрительных в этом смысле связей, пристрастий к каким-нибудь эзотерическим ритуалам, обладания странными, несвойственными данной эпохе устройствами или приспособлениями, установить не удалось. Никому не доводилось наблюдать его за действиями, которые человек четырнадцатого века однозначно определил бы как колдовство. Да, Некомат поклонялся языческим богам; всем этим Венерам, Марсам, Гермесам, Церерам… В то же время он ходил и в христианский храм, будучи на востоке православным, а на Западе католиком. Но такое поведение, как уже понял Сашка, было характерно для большинства людей четырнадцатого века. Молились и Исусу, и свергнутому деревянному Перуну, и щурам — родовым богам и духам-покровителям. Искать в этой области было бессмысленно.