Время московское - [101]

Прочитав это, великий воевода с досады хлопнул по отчету рукой и, несмотря на то что находился в комнате один, громко воскликнул:

— Ну совсем народ оборзел! Пару сотен лошадей в Троицу без меня пригнать не могут! Все на меня! Все я! Что ж это за бардак такой безынициативный!

В комнату вновь заглянул подьячий Полуэкт.

— Вызывали, государь?

— Обожди… — Сашка закрыл доклад, взял перо и на первом листе размашисто написал: «Боярину Федору Кобыле. Срочно принять меры к исправлению выявленных недостатков. Организовать поставку в Троицу лошадей и обеспечить дополнительные мощности по производству бомб». Передавая доклад подьячему, приказал: — Срочно доставь в воинский приказ. Боярину Федору лично в руки. Скажешь: великий воевода недоволен. Чтоб к обеду был у меня с докладом о принятых мерах. Да чтоб не затягивал. После обеда я уеду. Не успеет, пусть пеняет на себя.

Полуэкт вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Воинский приказ, собственно, располагался тут же, в соседнем доме, поэтому его главе, боярину Кобыле, надо было очень постараться, чтобы не успеть на доклад к великому воеводе.

Переезд приказов, воинского и тайных дел, из столичной Костромы в родные для великого воеводы московские места состоялся сразу после вожской победы. Вполне разумное предложение Адаша — складировать запасы и вооружение в месте с наибольшей плотностью населения — как-то сразу овладело умами правящей элиты и стало руководством к действию.

Первые склады как-то сами собой устроились на холме у впадения Неглинки в Москву. Там же срубили резиденцию великого воеводы и дома для приказов. Рядом с ними поставили и детинец для дружины, несущей охрану всего хозяйства. А приказ тайных дел тут же заказал острог для своих подследственных. Деревянный срубили в два дня и сразу принялись возводить стены более капитального, каменного острога. Склады с воинским имуществом множились, и деревянный частокол, окружавший это хозяйство великого воеводы, уже не представлялся надежным и солидным. Великий воевода распорядился начать возведение каменных стен. По Москве поплыли расшивы с белым камнем.

Сашка, пребывавший постоянно в хлопотах, беготне, ближних и дальних разъездах, врубился в суть происходящего только тогда, когда начальник воинского приказа боярин Федор Кобыла расстелил перед ним на столе большой чертеж и сказал:

— Строительство-то немаленькое получается. Требуется твоя подпись, государь.

Вместо высокого каменного забора, которым Сашка намеревался защитить свое хозяйство от возможных расхитителей, на чертеже красовалась крепостная стена с башнями. Да что там крепостная стена! Целая крепость со рвами, заполненными водой, подъемными мостами и въездными воротами. А ров заполнен водой из Неглинки. Глядит он на чертеж, читает: дон Москва, дон Неглинка, — и тут точно молотком кто-то в темечко его хватил. Крепость на холме при впадении Неглинки в Москву-реку — так это же московский Кремль! Начало и основа города со столь милым сердцу названием — Москва! У Сашки аж похолодело в животе. Неужто именно ему предстоит стать основателем Москвы? Тут же вспомнилось пророчество Вещей Готы, обещавшей ему, что станет он основателем двух Римов. «А ведь Москву называли третьим Римом», — всплыло у него в памяти.

Сашка взял перо, обмакнул его в чернильницу, занес было над чертежом, собираясь поставить подпись, но остановился. Спросил у боярина Федора внезапно севшим, хриплым голосом:

— А зодчие кто? Хороши ли?

— Панфил Грек да Афанасий Белый, — ответствовал боярин. — Хороши ли, нет ли, не ведаю, но бумаги верительные у них с собой. Писано там, что и крепости ставили, и дома многие знаменитые в Царьграде тож. Как чертеж утвердишь, так в тот день и начнут.

— А как крепость назовем?

Глава воинского приказа пожал плечами:

— Ты, государь, — великий воевода. Тебе и называть. Опять же землица ваша, вельяминовская…

— Хорошо, — согласился Сашка, коченея от торжественности момента, и размашисто написал на чертеже: «Граду Москве быть!» — после чего поставил свою подпись.

Доверенные люди из окружения великого князя доносили, что Дмитрий, узнав во время дружеской пирушки о начале строительства Тимофеем Вельяминовым крепости на Москве, ничего не сказал, только в лице переменился. Стал хмур, задумчив и вскорости покинул пирушку.

…Сашка допил остатки кваса из чаши, поморщился (квас успел согреться). Вышел из-за стола, прошелся по кабинету, выглянул в окно. Май в этом году выдался знатный — солнце так и жарит. Эх, сейчас бы спуститься вниз, к Москве-реке, погрузить в ее прохладные воды свое разгоряченное тело… Сашка усмехнулся. Вот народ кругом удивится — великий воевода, раздевшись догола, полез в речку, как простой мужик… Да… Попривык он за эти годы, освоился в шкуре великородного вельможи. «Сколько я уже здесь? — задумался Сашка. — Так… Попал я сюда, когда шел шесть тысяч восемьсот восемьдесят третий год, а сейчас уже шесть тысяч восемьсот восемьдесят восьмой. Пять лет, значит. Тимофею шел тогда восемнадцатый год. То есть теперь ему почти двадцать три, как и мне. Да… Дела… Видели б меня сейчас мои сослуживцы! Подполковник Кубасов дар речи потерял бы от удивления, узнав, что старший сержант Ремизов стал главнокомандующим всея Руси».