Время летних отпусков - [10]

Он страдальчески сморщился, когда Светлана Панышко впервые явилась в контору и села за стол в одной комнате с ним. Инихов морщился, когда она приходила на работу в новом платье, когда она разговаривала с кем-нибудь по телефону.

Но в окончательное расстройство чувств приводило его появление в комнате Таньки Соловьевой — секретарши заведующего и приятельницы Светланы.

Однажды она, как повелось, заскочила на минутку в комнату к Светлане и стала поспешно выкладывать немудрящие свои новости. По обыкновению, стрекотала, как сорока, тараторила, как только умеют тараторить секретарши разных начальников и завов. О том, о сем, о пятом, десятом.

Светлана слушала с интересом: она любила эту стрекотунью Таньку…

Инихов при первом же Танькином слове метнул своим пенсне разящую молнию. И стал нервно кидать костяшки на счетах. Потом еще раз изверг молнию и в сердцах начал расшвыривать по столу папки и скоросшиватели.

Наконец он встал, подошел к Таньке, брезгливо охватил промокашкой голое Танькино предплечье (она была в кофточке-безрукавке) и, ни слова не говоря, выпроводил ее за дверь.

Танька потом плакала за своим барьером над пищущей машинкой «олимпия», а Светлана ее утешала. Танька даже собиралась пожаловаться Брызгалову и в местком, но потом, наверное, забыла, потому что у нее было очень доброе сердце.

Однако Светлана Панышко с той поры старалась не замечать Инихова. Тем более — не разговаривать с ним.

Совсем.

И вот теперь ей придется разговаривать с Иниховым, разговаривать ежедневно. Во-первых — служба. А во-вторых, когда старший геолог Панышко состоит в контрах со старшим плановиком Иниховым, то это их личное дело: производство не страдает, и сами они тоже не страдают.

Совсем другой оборот, когда имеются контры между начальником и подчиненным: тут совсем другой оборот. Недопустимый с точки зрения этики. Никак не желательный.

— Геннадий Геннадиевич, — сказала Светлана, — покажите мне, пожалуйста, последние данные по дебитам скважин.

Конечно же, Инихов знал, что она к нему обратится. Конечно же, он ждал этого обращения, — наверное, с самого утра ждал.

Поскольку он тотчас поднялся, взял со стола папочку с увязанными в бантик тесемками и явился с этой папочкой перед Светланой.

— Вот самые последние данные, — сказал Геннадий Геннадиевич. — На вчерашний день.

Светлана проследила взглядом колонку цифр, обозначавших суточный выход нефти по каждой из ста семидесяти трех действующих скважин, составлявших актив Унь-Ягинского промысла.

«Так, 3 тонны, 4,5 тонны, 1,5 тонны, 5,2 тонны…»

— Небогато, Геннадий Геннадиевич, небогато.

— Чем богаты… — развел руками Инихов.

— …тем и рады, — закончила Светлана.

Теперь она читала сводку слева направо: номер скважины — дебит скважины, номер — дебит… Скважина № 131 — три и две десятые тонны, № 174 — четыре тонны, № 156 — полторы тонны…

— Как полторы? — удивилась Светлана. — Не может быть.

— Полторы тонны, — подтвердил Инихов.

— Но я всего лишь две недели назад была на этой буровой. Скважина давала пять тонн в сутки!

— Да. Две недели назад… — согласился Геннадий Геннадиевич. И, корректно усмехнувшись, добавил: — А во время воины эта скважина давала в сутки че-ты-ре-ста тонн нефти. Между прочим, тогда над скважиной висел плакат: «Фашисты у Майкопа. Даешь стране печорскую нефть!»

Светлана, оторвавшись от сводки, внимательно посмотрела на Инихова: она слыхала, что Инихов — старожил промысла, но не знала, что он работал на Унь-Яге еще в войну.

— Да, четыреста тонн — фонтанчик!.. — продолжал Инихов. — А теперь — полторы. И никаких надежд: скважина окончательно выдохлась. Вот синий крестик. Так я отмечаю скважины, которые дают добычу ниже плановой.

Обширный лист сводки был сплошь усеян синими крестами.

— Кладбище… — сказала Светлана.

— Похоже, — согласился Инихов. И резюмировал: — Июньский план мы не выполним.

— А июльский?

Геннадий Геннадиевич подумал, шевельнул бровями, ответил:

— Июльский тоже не выполним.

— Август? — уже машинально спросила Светлана.

Но Инихов пропустил мимо ушей насчет августа. Он тоже согнулся над сводкой, ткнул в бумагу пальцем.

— Вот: девяносто девятая. Разве только она выручит…

Палец Инихова проследовал вправо и замер на цифре «28». Скважина давала двадцать восемь тонн в сутки.

— При плане — шесть! — торжествующе заключил Геннадий Геннадиевич.

— Вы сказали «выручит»? — переспросила Светлана. — Значит, это единственная надежда? Единственный выход?

Инихов усмехнулся корректно.

— Нет. Есть еще один выход…

— Какой же?

— Самый разумный. Закрыть промысел.

— А-а, — протянула Светлана. — Кажется, его уже предлагал товарищ Брызгалов. На бюро райкома партии…

В тоне Светланы сейчас отчетливо проступили ледяные интонации, и Геннадий Геннадиевич не мог их не заметить. Он пожал плечами, забрал папочку и вернулся за свой стол.

Примирение между ними состоялось лишь наполовину. В комнате, где сидели двое, опять воцарилось молчание.

Но ненадолго. Отворилась дверь — Роман Григорьевич Антонюк, мастер добычи и секретарь первичной партийной организации Унь-Ягинского промысла, как всегда, не вошел, а вплыл в комнату.

Антонюку — лет сорок. Он широкоплеч, коротконог, с брюшком округлым, добродушным. Но во всей фигуре его чувствуется не рыхлость, а именно плотность сложения, сила крутых мышц. Лицо Антонюка тоже круглое, щекастое, густо покрытое солнечной глазурью: только что из отпуска человек.