Время изоляции, 1951–2000 гг. - [92]

. Доктрина Штирлица заключается в том, что верить нельзя никому. Даже с собой нельзя быть честным до конца. Помните, Мюллер говорит: «Контрразведчик должен знать, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому – порой даже самому себе. Мне, правда, верить можно…» Вот Штирлиц считает, что верить нельзя совсем никому, даже себе. Это позиция постоянной игры. И ещё одна важная часть доктрины есть у Штирлица. Штирлиц очень любит родину, как в классическом анекдоте: «Штирлиц склонился над картой. Его неудержимо рвало на родину». Но проблема в том, что он любит её издали:

Берег мой, покажись вдали

Краешком, тонкой линией.

Берег мой, берег ласковый,

Ах, до тебя, родной, доплыть бы,

Доплыть бы хотя б когда-нибудь.

Берег где-то. Любить родину надо издали. Это потрясающее откровение Штирлица. Мы по-настоящему любим её тогда, когда мы на ней не живём. Вот когда мы возвращаемся, тут мы сразу всё понимаем. Ну и, естественно, важная черта трикстера – это то, что у него всегда есть глуповатый друг, в случае Штирлица это радистка Кэт, которая ничего не понимает, но любит его страшно, и есть герой-предатель, герой-антагонист, который в чём-то ему родствен, как Клавдий Гамлету, но при этом абсолютно ортогонален по вектору. Это Мюллер в данном случае, такой же умный и хитрый, как Штирлиц, но настоящий мясник, абсолютно бесчеловечный. В функции глуповатого друга может выступать и профессор Плейшнер, который, в общем, тоже такой лох, классический представитель христологического мифа, один из апостолов Штирлица. У него есть пастор Шлаг и есть профессор Плейшнер, о котором тоже рассказывали циничный анекдот: «Плейшнер уже пятый раз прыгал из окна, но яд всё не действовал».

Штирлиц герой бестселлера именно потому, что он принадлежит древней традиции плутовского романа. Но была, мне кажется, у Семёнова ещё одна важная причина приступить к продолжению Штирлица. Ведь в самом деле, представьте себе, человек вышел в самые популярные советские писатели, открыл героя, о котором рассказывают анекдоты (впервые со времён фильма «Чапаев»), и, по сути дела, обеспечил себе франшизу, которая могла бы кормить его правнуков, что, собственно, она и делает. И девять лет он молчит. Почему? Понятное дело, потому что рассказать о возвращении Штирлица можно будет, когда произойдут известные перемены. Вероятно, Семёнов, довольно запросто беседуя с Андроповым, – а он бывал у него, – получил некие намёки на то, что определённые послабления (по крайней мере в искусстве) сделаны будут. И обратите внимание, в это время действительно начинает печататься многое из советского авангарда, появляются тексты, которые в печати непонятно как существуют. «Новый мир», одновременно печатая мемуары Брежнева, начинает медленно, осторожно печатать вещи вроде «Альтиста Данилова», вроде «Самшитового леса», вроде «Уже написан Вертер». В общем, появляется какая-то щель. И, видимо, Семёнов чувствует, что можно будет рассказать о будущем Штирлица, о его бегстве в Аргентину, о его взаимодействии со сбежавшими нацистами и, наконец, о его трагической судьбе по возвращении на ту самую Лубянку. Лубянка могла произвести такой акт самоочищения, тем более по роману «Бомба для председателя» 1969 года мы уже знаем, что Штирлица не убили, он ещё в шестидесятые годы разоблачает неонацистов. Ну, посадили, но потом же покаялись, реабилитировали, значит, в судьбе Штирлица наметилась некая ясность. И поэтому Семёнов, видимо, получил какие-то гарантии, что он сможет эту сагу завершить.

Штирлиц вообще переживал все главные этапы советской истории. Когда мы с Владимиром Вороновым пытались составить его подробную биографию, у нас выходило, что он успел поучаствовать в революции, в инциденте на КВЖД, успел, естественно, в тридцатые годы рано внедриться в Испанию, испанский вариант, успел спасти Краков вместе со своим сыном, успел предотвратить сепаратные переговоры немцев и американцев. После этого вполне естественно, что его не могли не коснуться репрессии. Кстати говоря, работая в последние годы над последним, восемнадцатым романом о Штирлице, – «Доверие» или «Сомнение», были разные варианты названия, более вероятно «Сомнение», – Семёнов предполагал его даже провести через службу у Колчака, потому что уже стало можно и это. Таким образом как-то петляла и биография Семёнова, и биография Исаева.

В 1982 году в романе «Приказано выжить» Штирлиц попадает в одну из самых опасных передряг. Когда он вернулся, Мюллер, конечно, понял, что Штирлиц русский или, во всяком случае, работает на русских. Помните, ещё в «Семнадцати мгновениях» Мюллер думает: «Молодец. Если он работает против нас, я не берусь определить ущерб, нанесённый им рейху». Кстати говоря, дословно этими же словами думает Максим Каммерер про Льва Абалкина: «Без сомнения, это был настоящий Прогрессор новой школы, профессионал, да ещё из лучших, наверное, – мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы удерживать его в своём темпе восприятия». Эта тема поиска чужих, поиска шпиона, поиска провокатора для литературы застоя очень актуальна. Так вот, проблема Штирлица заключается в том, что, когда он уже разоблачён, на него есть виды. Конечно, Мюллер не отпустит его просто так, сказав: «Идите, Исаев, и передайте Сталину, что я был с вами гуманен». Конечно, такое невозможно. Мюллер задумывает игру. Он через генерала Гелена подбрасывает Штирлицу компромат на большинство советских военачальников и с этим компроматом его выпускает, а если Штирлиц сбежит, то на него самого есть компромат, потому что там убили шведскую подданную и так подстроили, что он окажется виновен.