– этой фразой заканчивалась книга, и все ждали продолжения. Продолжения никакого не последовало, хотя ходили тёмные слухи, что по возвращении Штирлиц неизбежно будет репрессирован, потому что провалится. Но Семёнов ждал с продолжением долгих девять лет. Чего он ждал? Почему в 1982 году сначала печатается в «Правде» – в «Правде», не где-нибудь – рассказ «Возвращение», а после него журнал «Москва» в двух номерах печатает «Приказано выжить», и эти два номера нельзя достать нигде? У меня есть смутное ощущение, что Семёнов о чём-то догадывался. Я не думаю, что он знал, но он предвидел достаточно серьёзные перемены. Этими переменами, поверьте мне, в России пахло уже с 1980 года. Олимпиада принесла какие-то веяния, уже железный занавес был щеляст, уже начинались определённые экономические послабления, уже Андропов перед тем, как сбить южнокорейский «Боинг», всё-таки позвал в Россию Саманту Смит. В общем,
1982–1983 годы были годами ожидания больших перемен. А так вышло, что цикл Семёнова о Штирлице отражал эти главные перемены. Пелевин был совершенно прав, задаваясь непростым вопросом: почему главным героем советского эпоса в это время стал разведчик? Причём разведчик, у которого всё время белая водолазка ослепительная под чёрной формой. Вот почему так важна была чёрно-белая эстетика этой картины, которую ни в коем случае нельзя было перекрашивать в цветной вариант. Дело в том, что
белая водолазка под чёрной эсэсовской формой – это белая, чистая душа Штирлица под его вынужденной маской. Тогда мы все понимали: советский человек живёт как разведчик. Он одно делает на работе, другое говорит дома и третье думает про себя. Он жил даже не двухслойной, а трёх-, четырёхслойной жизнью! Это была луковица. По выражению Гюнтера Грасса, «это всё было, расчищая луковицу». И вот эта луковица-разведчик, луковица-шпион, человек со множеством личин, безусловно, делала Штирлица главным персонажем эпохи застоя. Родился он, кстати, не в застой, Семёнов начал писать эту сагу в 1967 году, на излёте шестидесятых. Но он отчётливо понимал, что разведчик будет главным героем. Видимо, в 1982-м этот разведчик, лишённый связи, выражал какую-то дезориентацию героя, какое-то ощущение человека, который попал в чужой мир, а зачем он так функционирует, уже непонятно. Советская идеология была утрачена начисто, перспектив у Советского Союза не было. И в общем, если говорить совсем начистоту,
диссидент или просто мыслящий человек в Советском Союзе в 1982 году чувствовал себя примерно как Штирлиц в гитлеровской Германии, потому что связь утрачена, своих нет, а мир, куда он заброшен, явственно рассыпается. Уже ему не на что опереться.
Два слова о том, что делает Штирлица бессмертным героем. В своё время Андрей Шемякин, замечательный культоролог, озаботился проблемой: почему большинство анекдотов о Штирлице выдержаны в интонации каламбура. Почему главный жанр этих анекдотов – это именно жанр языковой игры? Ведь сам роман Семёнова и его продолжение написаны довольно суконным языком. Во всяком случае, там нет прорыва. А все эти анекдоты выдержаны скорее в стилистике Ильфа и Петрова. Например: «Штирлиц почувствовал спиной, что приближается смертоносный свинец. Он успел отпрыгнуть, смертоносный свинец со свистом и хрюканьем промчался мимо». Или, ничуть не хуже: «Штирлиц выстрелил в голову Мюллеру. Пуля со звоном отскочила. „Броневой“, – догадался Штирлиц». Или: «Штирлиц сел враскорячку. Раскорячка вздрогнула и медленно тронулась с места». «Штирлиц выпал с третьего этажа и чудом зацепился за второй. Чудо распухло и мешало ходить». «„Трогай!“ – сказал Штирлиц шофёру. Шофёр потрогал и обалдел». «В углу двора двое эсэсовцев ставили машину на попа. „Бедняга пастор!“ – подумал Штирлиц». И, наконец: «Штирлиц встал спозаранку и отдёрнул занавеску. Две румынские разведчицы были в его распоряжении уже год». В чём, собственно, здесь причина? Почему юмор Штирлица – это юмор вербальный, черноватый и языковой? Дело в том, что Штирлиц – это продолжение Остапа Бендера, это советский плутовской роман в новом варианте. Это Бендер, которому удалось сбежать в Аргентину.
И действительно, всё это продолжает классическую традицию плутовского романа, на самом деле христологического, потому что первым плутовским романом было Евангелие. Отличительных черт этого героя не так много: у него всегда проблемы с отцом, его отцом является Бог, и он его не видит. Штирлиц действительно отца почти никогда не видит, но он знает, что он был, и преклоняется перед образом отца. Рядом с этим героем не может быть женщины, потому что он такой Одиссей, он всегда к этой женщине плывёт. Понятно, что трикстер разрушает мир, а женщина его, как гнездо, собирает. Отсюда тоже блистательный анекдот: «Штирлиц прочёл шифровку. Центр поздравлял его с рождением пятого сына. Советский разведчик всплакнул: уже шестнадцать лет он не был на родине». Это из той же оперы. Штирлиц, что самое удивительное, является носителем учения, носителем определённой доктрины. Доктрина Штирлица заключается в том, что верить нельзя никому. Даже с собой нельзя быть честным до конца. Помните, Мюллер говорит: «
