Время Алексея Рыкова - [97]

Весной 1923 года Рыков вместе со всеми делегатами XII съезда РКП (б) (напомним: это был съезд, на котором Ленин, будучи уже тяжело больным, отсутствовал) проголосовал за принятие резолюции по политотчету ЦК, с которым выступил Зиновьев. В её тексте говорилось: «Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т. е. Компартии».

Этот тезис скорее всего не привлек бы особого внимания, так как в среде коммунистов и без того нередко употребляли выражение «диктатура партии». Однако чуть более года спустя Сталин, решив, что пришла пора пустить первый пробный шар против Зиновьева с Каменевым, неожиданно опубликовал в «Правде» одно из своих выступлений, в котором в том числе подверг критике тезис о диктатуре партии (не назвав прямо фамилию Зиновьева). С явно показной претензией на авторитетность в теоретических суждениях он демонстративно разоблачил проникновение «этой чепухи в партийную среду».

Этот эпизод засвидетельствовал распространение в кругах правящей партии определённых представлений, выражающих понимание её руководящей роли в стране. В свою очередь стремление свести эту роль к непосредственному диктату не могло не отразиться и внутри самой партии. В последнее время не раз отмечалось, что Сталин рассматривал партию как своего рода орден меченосцев внутри Советского государства. По этому поводу уже сказано немало справедливо разоблачительных слов. Подобные слова произносятся и в адрес Троцкого, считавшего партию неким подобием клана самураев.

Но не являлись ли эти доведённые до крайности высказывания двух выдающихся, как их назвал в 1922 году Ленин, вождей ЦК отражением внешне более сдержанных, но, по существу, близких к ним взглядов, формировавшихся среди партийно-государственных руководителей? Объективное изучение этого вопроса будет иметь важное значение и для политической характеристики главы Советского правительства[36].

Тем не менее уже сейчас можно отметить обнаружившееся в то время его определённое ужесточение в подходе к вопросам, связанным с партией. Свои задачи по созиданию новой жизни, подчеркивал Рыков в 1925 году, партия может «осуществить только в том случае, если сохранит всю большевистскую твердость своих рядов, дисциплинированную выдержку каждого члена нашей партии, каждой организации». Подобных высказываний Рыкова можно подобрать немало. Одно из его важных свойств заключалось в том, что все требуемое им от других коммунистов он относил и к себе, в том числе необходимость полного подчинения в интересах единства партии («твердости её рядов») воле большинства, как бы оно ни складывалось и что бы оно ни выражало. Не приближалась ли объективно такая безоговорочно жёсткая позиция к концепциям «ордена» и «клана» при всем том, что большевик Рыков был несомненным антиподом их авторов? Таков ещё один вопрос, развивающий предшествующий и, добавим теперь, важный не только для политической характеристики Рыкова, но и целого ряда других большевиков, входивших в высшее политическое руководство страны в 1926–1927 годах.

Установившееся в то время некоторое определённое равновесие его внутренних сил, а также взаимоотношений их основных лидеров — Сталина и Рыкова — в значительной мере было определено необходимостью решения общей задачи отпора и ликвидации нового и, пожалуй, самого сильного выступления оппозиции, возглавленной на этот раз отодвинувшими в сторону собственные противоречия Троцким и Зиновьевым с Каменевым,

Рыков оказался в данном случае неудачливым прорицателем. В середине января 1926 года он публично заявил: «Никаких дискуссий, прений внутри партии после решений XIV съезда не будет». Едва он высказал это мнение, как оно в течение нескольких коротких недель развеялось и заглохло во все более нарастающем шуме новой внутрипартийной схватки. И всё-таки такое мнение показательно, оно выразило его стремление к единству партии, веру, что и другие руководители во имя её единства откажутся от сотрясения страны дискуссиями, сумеют перешагнуть через свои политические амбиции и преодолеть их во имя общего дела.

Знакомство с речами Рыкова в 1926–1927 годах, направленными против оппозиции, а также с другими выступлениями, затрагивающими вопросы борьбы с ней, вызывает почти физическое ощущение, как нелегко давалась эта борьба Рыкову с его неприятием атмосферы личных столкновений и склок, комбинаторства и пр. Но он преображался, когда спор приобретал принципиальный характер и необходимо было убеждать и отстаивать определённые позиции.

Впрочем, были «теории», которые он отвергал в принципе, как говорится, с ходу, без всяких дискуссий. Один из современников вспоминает о его возмущении при уже первом знакомстве с «законом» Е.А. Преображенского, лёгшим в основу экономической платформы троцкистов с её сверхиндустриализацией, которую предлагалось осуществить за счет принудительной перекачки средств из деревни в промышленность, по существу ограбления и разорения крестьянства.

— Это ч-черт знает что! — говорил Алексей Иванович с возмущением и оттого слегка заикаясь. — Можно ли придумать большее, чтобы смертельно скомпрометировать социализм?.. У него деревня только дойная корова для индустрии.