Времени нет - [52]

Гней, Тиберий… Сервиллий – вдруг Урсус вспомнил, как звали Синего Подбородка. Никому из них не желал он смерти… Так или иначе все более-менее серьезные конфликты не исключая мировых, начинаются из-за женщин. Неужели и он сам весь этот кипеш устроил из-за бабы? Он, конечно, думал и о свободе этих людей, своих собратьев по оружию. И о том, что в лице прокуратора было повергнуто зло, на котором зиждется жестокое государство… Но поводом для этого все-таки стала баба! И он, человек из просвещенного, гуманного будущего, оказался ответственен за смерть множества людей, в том числе тех, что довольно сносно с ним обращались.

Что ж. На войне как на войне… А с Тиберием даже получилось к лучшему: если бы пришлось допрашивать его самому, римлянин принял бы свою излюбленную позу с отставленной ногой и задранной головой, и черта с два удалось бы от него чего-то добиться…

Тиберий рассказал еще, что легион «Фретензис» разбросан по всей Иудее. Основные его силы сконцентрированы в Ершалаиме, гарнизон же Кесарии состоит всего из пяти сотен человек: пятидесяти конников и четырехсот пехотинцев, остальные – командный состав и обслуживающий персонал. Кроме того, легат послал на смерть конников, он отправил пехотинцев в их казармы затем, чтобы вооружиться, и после разделиться на три равные части, чтобы перекрыть городские ворота: северные, южные и восточные. Западными воротами по сути являлся морской порт, который легат решил охранять силами моряков, коих насчитывалось в городе до двух сотен. Преторианцев – бывшую личную охрану прокуратора легат предпочел оставить при себе и забаррикадировался с ними во дворце Ирода Великого.

Когда Хаган закончил, все уставились на Урсуса, ожидая его решения. По плану, который они с Хаганом разработали утром, предполагалось после захвата лошадей верхом прорываться через южные, ближайшие к гарнизону турмы, ворота, но теперь было очевидно, что это не сработает…

– Промедление смерти подобно! – объявил Урсус. – Нужно выступать срочно. Теперь, когда легионеры наверняка уже успели вооружиться и перекрыть ближайшие к своим казармам ворота: южные и восточные, прорываться нужно, если еще не поздно, через северные. Потом будем уходить на север вдоль акведука…

Тут его взгляд остановился на красном лице лекаря.

– Он зачем здесь? Ему не нужно знать о наших планах.

Хаган пожал плечами.

– Он все равно пойдет с нами. Тебе необходима его помощь.

Лекарь быстро-быстро замотал головой и запричитал:

– Я бы с удовольствием пошел. Кто из порядочных иудеев не против власти Рима? Но у меня больная жена, я не могу ее оставить. И… – он склонил голову. Его лицо достигло такой степени красноты, что казалось, сейчас начнет плавиться, – я никогда не скрываю это от пациентов… Урсус, твоя рана смертельна. Я зашил ее, но не в силах остановить внутреннее кровотечение. Я удивлюсь, если ты доживешь до заката.

Житинжи закричал на него страшно выпучив глаза:

– Ты врать, собака! Не хотеть идти с нами!

Лекарь заверещал истошно:

– Клянусь чем угодно – это правда!

– Да кто же поверит иудею?! – произнес Агмон насмешливо. – Ваши клятвы работают только тогда, когда вы даете их друг другу. Обмануть гоя18 для вас все равно, что вина в шабат выпить!

– Перестань, брат, – попросил Урсус. – Я сам чувствую, что он прав. Отпустите его на все четыре стороны.

–Я никому ничего не скажу. Клянусь жизнью, – пискнул лекарь и стал поспешно продвигаться к выходу.

Миновать Агмона ему не удалось. Лекарь коротко крякнул и стал оседать на землю. Агмон выдернул из него меч, и прежде, чем вернуть в ножны, вытер его об одежду толстяка.

– Лучше бы он пошел с нами… – произнес грек извиняющимся тоном.

Урсус устало закрыл глаза.

Раненного усадили позади опытного наездника, нубийца по происхождению, который до сегодняшнего дня был эквитом19, и привязали к нему веревкой.

У северных ворот в самом деле была только обычная охрана, которая и не подумала сопротивляться толпе перепачканных кровью гладиаторов.

Когда выехали за ворота и пустили лошадей галопом, Урсус вновь отключился.

В последний раз Урсус очнулся оттого, что ему в рот лилась вода и он чуть не захлебнулся.

Он лежал на горячем песке в арке акведука. Двигаться, даже ворочать головой было уже не больно, не тяжело, а ужасно, непреодолимо лень. Вокруг него стояли люди. Хаган, Агмон, Житинжи и еще много знакомых и незнакомых гладиаторов. Лица у всех были скорбными и серьезными.

Он захотел сказать им что-то важное и ободряющее. Собравшись с силами, он произнес:

– Братья! Вы столько раз рисковали своей жизнью, что заслужили свободу. Найдите землю, неподвластную тиранам и живите на ней мирно, возделывайте ее своими руками, но не руками рабов!

Он перевел дух. Больше в голову ничего не пришло.

– Мне жаль, что я не могу идти с вами… А теперь уходите! Рождаешься один и умираешь один. Мне не нужны свидетели.

Лица стали исчезать из его поля зрения. Последними были Агмон и Хаган.

– Прощай, друг. Я напишу о тебе эпическую поэму. Люди никогда не забудут твоего подвига! – Агмон ударил себя кулаком по левой стороне груди. В глазах его снова стояли слезы.

– Удачи тебе, мальчик, – ответил ему Антон Сергеевич.