Вратарь и море - [21]
Я не думал, что из-за этого я стану реже ходить с дедом в море. Так само собой вышло. И с Леной я не собирался меньше бывать. Это тоже само собой получилось.
Пока осень туже закручивала гайки, а я пропадал в Холмах вместе с Биргиттой, дед все время ходил в море один. Я видел, как он привычным маршрутом идет из дома в лодочный сарай, оттуда на мол. Иногда я забегал в сарай и болтал с ним, сидя на ящике для рыбы, но всегда недолго. Дед ничего не говорил. Но я стал замечать, что он провожает меня взглядом, когда я ухожу.
А Лена – та вела борьбу с щебеночным полем, и не на жизнь, а на смерть. И тоже в полном одиночестве. Команда играла матч за матчем, а Лену ставили на ворота максимум на пять минут в самом конце. Она злилась, ярилась, ругалась, но не пропускала ни одной тренировки.
Трижды в неделю она вваливалась в дом мрачнее тучи и со сбитыми коленками, полными щебенки. В эти вечера я пролезал через ограду и шел к ним на кухню. Настолько я еще голову не потерял и понимал, что Лене надо поорать на кого-то, чтобы выпустить пар.
Обычно перед Леной, окутанной облаком гнева, сидел Исак и латал ее ободранные коленки и локти. Я пристраивался на стуле рядом и пропускал ее ругань мимо ушей. Но Ильва считала все происходящее безобразием.
– Ну так брось уже, – сказала она как-то вечером, когда Лена опять метала громы и молнии со своего насиженного пластырно-перевязочного места.
– Бросить?!
– Лена, ты только жалуешься и сердишься. Если все так плохо, займись чем-нибудь другим, поинтереснее, – предложила Ильва.
– Чем, например? Музыкой?
И голос у Лены стал такой острый и тонкий, что того гляди порежешься.
Ильва ответила, что она ни слова о музыке не говорила, но раз уж Лена ее упомянула, то, кстати, неплохо бы иногда дома заниматься на синтезаторе.
– Вот бери пример с Трилле, – сказала она.
Эх, все-таки поймали меня с поличным. Я ведь не только пропадал в Холмах все время – я начал заниматься музыкой дома. Ни за какие коврижки я не признался бы в этом. Тем более что плющился я так только из-за Биргитты и ее семейства. Не хотел выглядеть по-дурацки на рождественском концерте, куда они наверняка придут послушать.
– Без труда и занятий ничего нельзя добиться, – подытожила Ильва.
С того дня Лена перестала жаловаться. Она по-прежнему ходила на тренировки, как стойкий оловянный солдатик, но дома не рассказывала о футболе ни полслова.
А потом сломала руку.
– Как можно сломать руку на уроке английского? – не унимался Магнус. – Ладно бы еще язык.
Но Лена объяснила, что, когда ужасно маешься от скуки, может произойти что угодно, а уроки английского своим занудством давно угрожали ее здоровью.
Все произошло у меня на глазах. Лена хотела поупражняться в одном из своих трюков с линейкой. Она упирает линейку в стену, как меч, и откидывается вбок на стуле, так что только линейка ее и держит. Пока Эллисив монотонно читала длинный текст о школьных буднях в Австралии, Лена у меня на глазах все сильнее запрокидывала стул вбок и в конце концов уже почти лежала параллельно полу. Линейка прогибалась под ее весом. Лена была так увлечена, что пропустила момент, когда весь класс во главе с Эллисив уставился на нее. И когда австралийские дети наконец отправились из школы домой, а Эллисив уже открыла рот, чтобы сказать «Лена Лид!» таким тоном, как только она умеет, – линейка вдруг с треском сломалась. И тут же с грохотом опрокинулся стул с Леной.
– Знаешь, что мама сказала? – пробурчала Лена, когда мы на другой день плелись с ней в музыкальную школу.
– Не знаю.
– Она сказала: как некстати, не сыграешь на концерте. – И Лена возмущенно потрясла гипсом. – На концерте! Да я на воротах стоять не могу!
Я отключил уши. Сил моих больше не было слушать про футбол.
– Тогда зачем ты идешь сегодня в музыкалку?
– Показать Рогнстаду гипс. Чтобы он не так сильно за свой концерт боялся. Спорим, ему полегчает.
Я вздрогнул. Черная тень рождественского концерта расползлась на весь декабрьский лист календаря. Это как делать доклад об Эмиле, только хуже. Мне придется играть перед толпой народа. А отступать некуда. Если я снова скажусь больным, Биргитта все поймет. Так что остается заниматься, заниматься и заниматься. Это единственный способ выжить.
«К Элизе»
И я сделал это. «К Элизе», которая при первом чтении нот показалась мне непреодолимой, постепенно превратилась в музыку.
Рогнстада мои внезапные успехи повергли в шок в хорошем смысле слова. Он ведь не догадывался, что меня подстегивает голый страх. Иногда, сидя за пианино, я так истово мечтал о барабанах, что в голове все начинало бить и стучать, но я сжимал зубы и заставлял пальцы вышагивать по клавишам, только нужным. Я должен был выучить «К Элизе» так, чтобы сыграть с закрытыми глазами и на автомате, если форточка в мозгах захлопнется. Другого способа пережить концерт я не знал: Биргитта и ее родители должны увидеть, что я способен не только плоты сколачивать и рыбу потрошить.
Каждый день после обеда я сажал себя за пианино, в то время как дед уходил в лодочный сарай, а Лена у сеновала сражалась с мячом и сломанной рукой. Мне было видно ее в окно. Иногда она только чеканила, а иногда шла к деду в сарай за поплавками для сети и раскладывала их по полю. Прочерчивала линию для удара от ворот. Ставила на нее мяч. Прицеливалась и выбивала его долгим вратарским ударом в сторону поплавков.
