Врата в бессознательное: Набоков плюс - [23]

Интересно сравнить пословицы с 0 шагов и с максимальным маршрутом. Последние однотипны по коду (4, 2) и похожи по содержанию (см. Таблицу № 14), а первые разнообразны. Обращают на себя внимание группы с кодом 3, 3 (выражают «обывательское» мировидение), а также уже упоминавшиеся 1, 1. Это «лихачи-самовольщики», бросающие вызов странноватой реальности семантического поля 1, которая не зависит от их деятельности и из которой они, как из клетки, вырваться не могут. Для взрослых (не младенцев) это нередко мучительная ситуация — быть объектом. Их вызов похож на проявления известного кризиса трех лет с говорящим, нет, кричащим названием «Я сам!».

Именно эта реакция бунтарей позволила уточнить сущность мира, описываемого 1 семантическим полем. Это мир Утопии! Мир, максимально завершенный и однозначный в своем совершенстве [154;20]. В отличие от динамизма миров смеховой культуры [81;38] (т. е., в первую очередь, 3 семантического поля), ни один утопист не изображает изобретенный им мир как переходный или временный [154;158].

Содержание мира утопии — ритуализированные действия, то, «что является правилом в вымышленной стране» [154;20–21]. И так как система совершенна, любое изменение будет изменением к худшему [154;151]. Надо «упразднить любые отчуждения, как социальные, так и эстетические, и создать сакральное Райское пространство, где были бы забыты негативные категории, различия и условности. Осуществление этого авангардистского проекта требовало огромного репрессивного ресурса (в социальной практике, в идеологии, в языке), который должен был удерживаться вне пределов сознания. Поскольку любое исследование (и даже обнаружение) негативных категорий в „райском“ мире запрещалось как диссидентское» [35;165].

Но авангардистский ли это проект? «Суть европейского модерна, идущего от Нового времени, помимо идей эмансипации человека, просвещения и права, содержала еще и программу тотального проекта, устанавливающего единственно правильное жизнеустройство, будь то архитектура среды, социума и самого сознания. Здесь ключевое слово — построить. Построить идеальный город, идеальное общество — и „построить“ людей. ‹…› Тотальный проект, реализовав себя в градостроительстве и архитектуре, показал все прелести жизни в макете, реализованном в натуральную величину. ‹…›

Запад пошел по пути сепарирования светлой и темной сторон модерна — путем более последовательной реализации идеи права и эмансипации личности в целях защиты от темной стороны того же модерна — от профетического и силового навязывания идеальных моделей, в том числе человеконенавистническими средствами. Это был отказ от жесткости и жестокости нормы в пользу лояльного отношения ко всему „неправильному“ и „аномальному“ ‹…› В экстремальных формах эту аномию культивировал постмодернизм как активная, боевая фракция постмодерна» [126].

А что же обитатели Утопии? «Достигнув счастья, они уподобляются муравьям. Свободная воля им уже не нужна» [154;151]. Вывод: «мир многих утопий — это место, где можно только умереть со скуки или же взбунтоваться» [154;153].

Теперь и вспомним про «наивное искусство» как особый тип живописи (и особый тип живописца), по В. М. Обухову: «мир оказывается непосредственным продолжением личности художника, полнотой его личности. А каждый элемент, тщательно зафиксированный, не подверженный изменению, не подвергаемый критике, — это самодостаточный субъект бытия, тождественный любому другому элементу и всей целокупности изображения» [103;71]. Сам же художественный примитив — «личность наивная, жестко ограниченная. И при этом — максимально неустойчивая, могущая охранять свои специфические качества лишь вне развития. Усложняясь, быстро трансформируется в личность реалистическую или романтическую» [103;72].

И иногда после этого гибнет [103].

Важная характеристика: художник-примитив органически слит со своим окружением [102;36]. А когда он вдруг перестает быть примитивом, объектом, — рвется прочь из сонного царства Утопии.

Итак, 1-ое семантическое поле явлено не только в литературе и фольклоре, но и в изобразительных искусствах.

Очередная гипотеза: насильственное удерживание человека в полях 1, 2, 3 и 4 с помощью соответствующих невербальных звуков (как бы быстро прокрученных, убыстренных): визжащих — как острым предметом по стеклу (1), скребуще-цокающих (3), сочетания, наложения друг на друга (что возможно только в лабораторных условиях) первых и вторых (2) и отсутствие звуков (4), вероятно, вызывает непереносимое чувство дурноты или панической атаки; у разных индивидов — на разные звуки. Иными словами, то, что неприятно, но выносимо для одного, может оказаться совершенно чудовищным для другого. Причины таких индивидуальных избеганий звуков и соответствующих семантических полей (чувство беспомощности от невозможности вмешаться в происходящее — в поле 1, страх из-за необходимости быть ответственным и самостоятельным — в поле 2, «физическая» непереносимость лжи — в поле 3 и галлюцинации от тотальной тишины — в поле 4) следует, возможно, искать в характере межполушарной ассиметрии, интроверсии-экстраверсии индивидов, личностных аттитюдах и т. д. Впрочем, об избегателе удерживания во 2 поле уже сейчас можно предположить, что это тип аддикта (и сбегает он в свою алкогольно-наркотическую, игровую и пр. виртуальную реальность).