Врата Лилит (Проклятие Художника) - [11]

— Правда?! — лицо Ганина так и просияло: на мгновение он совершенно забыл обо всех дурных новостях, которые услышал за сегодняшнее утро. — Мне об этом часто говорили, даже Пашка… Но от следователя мне это слышать как-то особенно неожиданно и очень приятно!

— Теперь я понимаю, почему Ваши гости так хотели осмотреть весь дом. На этом чердаке, в общем-то, есть на что поглядеть… Ого! А вот это интересненько, очень даже… — глаза Перепелицы так и вцепились в изображение на портрете «мечты поэта». Воцарилась довольно долгая пауза. Ганин стал немного нервничать, переминаться с ноги на ногу, отчего старые половицы отчаянно заскрипели.

— Да уж… — наконец, проговорил следователь, впрочем, по-прежнему не отрывая взгляда от портрета. — Странная картина… Ну, мне, пожалуй, пора! Показания я получил, дом осмотрел, кое-какие нити у меня уже есть, — и он торопливо стал спускаться по лестнице вниз. Сказать, что Ганин был обескуражен, значит, ничего не сказать. Он, конечно, не ожидал, что картину будут превозносить до небес, но все же…

… Вдруг из задумчивого состояния его вывел грохот и сдавленный крик боли.

Ганин бросился по лестнице вниз и увидел, что майор Перепелица сморщился, лежа на полу.

— Ничего, ничего, Алексей… Юрье… вич… поторопился… споткнулся…

— Давайте, давайте, товарищ следователь, я Вам помогу! — Ганин торопливо протянул руку и помог Перепелице подняться; все ещё морщась, тот сел на стул и стал быстро растирать лодыжку.

— Давайте, я Вам мази принесу, у меня бабушка…

— Нет, нет, мне уже лучше! — следователь встал и, хромая, направился к выходу.

Когда он был уже у двери, то вдруг, что-то вспомнив, резко развернулся и спросил:

— Алексей Юрьевич, а с Расторгуевым вчера на этом чердаке… Ничего не было?

— Нет! Хотя… постойте… он кофе себе на ногу пролил, я ему ногу мазью смазывал…

По лицу следователя пробежала какая-то тень, но он взял себя в руки и сухо сказал:

— Если что ещё вспомните, вот Вам моя визитка, позвоните, — а потом резко развернулся и, прихрамывая, добрался до своей черной «тойоты», громко хлопнул дверцей и уехал. Ганин остался один…

В отделении, которое располагалось в областном центре, следователь оказался не скоро: ему пришлось потратить большую часть дня в разъездах по городу. Сначала он побывал в архиве. Здесь предчувствие, побудившее его расспросить поподробнее о личных связях Ганина, подтвердилось: Левчик Наталья Ивановна и Дьяченко Клавдия Николаевна также погибли при странных обстоятельствах — одна захлебнулась в собственной ванной, при этом живя в квартире совершенно одна, с закрытой на ключ дверью, а другая отравилась газом ночью, то ли забыв выключить камфорки, то ли специально их включив… Что касается остальных трех девушек, то с ними все было в порядке. После обеда Перепелица успел съездить ко всем трем — двоих он застал на работе, одну дома — она сидела в декрете — и обстоятельно с ними поговорить о Ганине. Все три женщины характеризовали его в унисон — добрейшей души человек, гений, умница, самое безобидное существо на свете… Никто никогда не слышал от него ни грубого слова, ни ругани. На осторожный вопрос Перепелицы о его психическом здоровье, двое сказали, что никаких отклонений в нем не замечали, а вот Лазарева Светлана — довольно полная крашеная блондинка с необыкновенно располагающим к себе, приятным лицом, — держа полуторагодовалого малыша на руках, как-то внимательно посмотрела на Перепелицу, задумалась и сказала:

— Знаете… Леша, конечно, был странноватым парнем… Не знаю, можно ли это назвать психическими расстройствами, но странности у него были точно. В общем-то, из-за этого мы и расстались уже к концу пятого курса…

— А что с ним было? Приведите пример, — поближе пододвигая стул к столу, сказал Перепелица, буквально буравя своим острым взглядом лицо Светланы.

— Да Вы не подумайте, товарищ следователь, с ножом он ни на кого не бросался, разными голосами не говорил, Наполеоном себя не называл… — улыбнулась Светлана. — Просто… Понимаете, все мы, художники, не совсем нормальные, не как все, мы многое видим по-другому, иначе, чем обычные люди, Вы меня понимаете?

— Понимаю… — улыбнулся Перепелица.

— Но мы все-таки умеем выходить из такого состояния и быть очень часто самыми обыкновенными людьми — рожать детей, развлекаться, болтать на легкие темы…

— А Алексей?

— А вот Алексей — он не мог… Нет, конечно, он мог и выпить, и пойти на пикник и так далее… Но он всегда при этом думал только об искусстве, только о картинах. На наших посиделках со спиртным только о них и говорил, а если пикник — обязательно захватит альбом и карандаши, рисует этюды, а уж если он начнет писать картину… Пиши пропало! Будет неделями не вылезать из мастерской! Но, знаете, судьба и воздавала ему сторицей — тот, кто больше сил во что-то вкладывает, тот больше и получает… Бог ты мой, какие у него были картины… Вы их видели?

— Да, видел…

— Ну и как Вам?

— Я не силен в искусстве, конечно, я всё-таки школу милиции заканчивал…

— И все же?

— У меня лично создалось ощущение, что его картины ничем не отличаются от действительности, живые какие-то…

— Вот то-то и оно! — радостно подхватила Светлана, осторожно перекладывая заснувшего ребенка на кровать, а потом стала разливать уже заварившийся чай. — У Леши удивительный талант, его картины — почти как живые! Если он рисует снегирей в лесу, то когда смотришь на картину, кажется, что они вот-вот взлетят; если он рисует мальчишек в школьном дворе, — что услышишь их детский радостный визг. А иногда, когда на его картины смотришь немножко подольше, — а я, поверьте, смотрела на них очень долго — что стоит только сделать шаг, и ты окажешься в том мире, по ту сторону рамы! Знаете, как в книжке Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье»? — Светлана, совсем забыв про чай, поставила свои пухлые локти на белую скатерть на круглом столе и оперлась обоими ручками о румяные щечки и мечтательно закрыла глаза, словно вспоминая о чем-то приятном…