Врангель. Последний главком - [6]

И возвратиться в Киев они сумели лишь при помощи кайзеровского воинства, подписав в Брест-Литовске, даже прежде немецкого шпиона жида Троцкого, позорный сепаратный мир с Германией. За признание независимости «Украинской народной республики» и изгнание большевиков пообещали заплатить миллионами пудов хлеба и сала[4]... Положили, мерзавцы, себя и свою «неньку» под кайзера Вильгельма, известного ненавистника Великой России. Вот позорище-то!

Во всяком грехе не без смеха: несмотря на изгнание их «союзниками» с Украины комиссаров и Красной гвардии, новые мазепы сохранили в действии большевистский декрет о переходе с 1 февраля на григорианский календарь, по которому живёт Европа. Не иначе как для удобства немецких хозяев.

А в конце Пасхальной недели — с десятидневным опозданием — из газет от 1 мая узнал о ликвидации немцами ими же спасённой Центральной рады из социалистов и избрании на каком-то водевильном «съезде хлеборобов» генерала Скоропадского «гетманом Украинской державы». Изумлению не было предела: вот так вольт[5] исполнил его старый приятель! Немало вина, лучших марок и сортов, выпито вместе с Павлом, а ещё больше — крови, японской и германской, пролито...

...Отец — барон Николай Егорович Врангель, — окончив Берлинский университет со степенью доктора философии и недолго прослужив в Царстве Польском[6] по Министерству внутренних дел, увлёкся коммерцией и коллекционированием произведений искусства. В коллекционировании преуспел, собрав немало ценных картин, фарфора и бронзы. А вот с коммерцией не заладилось: во время войны с Турцией взялся за производство и поставку в армию сухарей и на этом выгодном деле, где другие, более дошлые и щедрые на взятки интендантам, наживали за счёт казны миллионы, разорился. Утешившись в женитьбе, переехал в Ростов-на-Дону, где ему предложили возглавить Азовскую контору Русского общества пароходства и торговли.

Немного поправив дела, начал покупать небольшие паи горнопромышленных акционерных обществ. И скоро его стали избирать в члены их правлений. Главным его капиталом стала знатность: своим баронским титулом и связями в столице придавал им благонадёжность в глазах властей, за что, собственно, и получал долю прибыли.

Дела пошли так хорошо, что Николай Егорович всерьёз заинтересовался горным делом и даже стал подумывать о золотых приисках в Сибири. Почему и вознамерился дать одному из сыновей образование горного инженера. Выбор пал на старшего — Петра, ибо средний — Николай — «заболел» историей искусства, а младший — Всеволод — ещё в детстве умер от дифтерита.

Пётр воле отца перечить не стал: особой тяги ни к чему не испытывал и с лёгкой душой поехал учиться в знаменитый Горный институт в Петербурге. Туда же по настоянию матери — баронессы Марии Дмитриевны, — не склонной оставлять его без присмотра, переехала и вся семья.

Премудростями горного дела овладевал со старанием. Что-то увлекло: прикладная механика, палеонтология и петрография[7]... Что-то нет: начертательная геометрия и политическая экономия... Особенно полюбились черчение и летние геодезические съёмки.

Курс кончил с золотой медалью.

И сразу, в сентябре 1901 года, для отбытия неизбежной по милютинскому закону воинской повинности[8] поступил вольноопределяющимся в «семейный» полк, где служили многие из Врангелей, — лейб-гвардии Конный.

Выпускник Пажеского корпуса Павел Скоропадский, годами постарше, служил тогда в Кавалергардском полку. Как познакомились — теперь и не припомнить. Ведь конногвардейцы и кавалергарды все знали друг друга: вместе несли караулы, участвовали в учениях и парадах, встречались в Офицерском собрании и театрах, пировали в одних и тех же ресторанах и загородных кабаре с цыганами.

Через год, когда он успешно сдал экзамен на офицерский чин при Николаевском кавалерийском училище, Павел уже прочно вошёл в компанию его приятелей, лихо гулявшей по этому случаю в «Медведе».

Но дороги их тут же и разошлись.

Старый барон, видя счастье сына не в эполетах, а в тугом кошельке, упорно гнал его в Сибирь... Впрочем, отбывая воинскую повинность, и сам нашёл все эти учения, караулы, смотры и парады не столько обременительными, сколько скучными и отупляющими. В одной верховой езде, с детства полюбив её не меньше охоты, только и находил удовольствие и спасение от скуки. Даже светская жизнь конногвардейцев из-за своего однообразия не скрашивала казарменную рутину. Да и без него, соглашался с отцом, в роду Врангелей — явный переизбыток генералов и маршалов.

Так что с Петербургом, гвардейской кавалерией и обретёнными в ней приятелями расстался хоть и не по своей воле, но без особых сожалений.

Вышел, подобно многим отпрыскам знатных родов, корнетом в запас гвардейской кавалерии и уехал в Иркутск чиновником для особых поручений при тамошнем генерал-губернаторе. Предполагая, как наставлял отец, делать карьеру по Министерству внутренних дел и приглядеться к местной золотодобыче.

Война с Японией круто всё переменила. Не столько даже война — она лишь предоставила удобный случай, — сколько его решение вернуться в армию. Хотя и запоздалое, но бесповоротное. Весьма скоро убедившись, что штатская служба — штука пресная и грозит превратить его в подобие щедринских, в лучшем случае чеховских типов, поспешил покинуть её. И в начале февраля 1904-го, сразу после объявления войны, добровольно вступил во 2-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. В Маньчжурии встретил кое-кого из старых приятелей, в том числе и Павла.