Враг народа. Воспоминания художника - [19]

Горбатую землю, не приспособленную к футбольной игре, я не любил, с братьями и сестрами не дружил и у деда бывал редко.

Однажды в базарный день я заночевал у деда. Не спал, а ждал приключений. Дед приехал поздно, запалил керосиновую лампу с закопченным стеклом, опорожнил свой саквояж, набитый щипцами, ножами и пузырьками. Резать и холостить меня он не стал, чему-то ухмыляясь, завалился на грязный топчан.

Ночью он встал, зажег лампу; из-под подушки достал сверток, замотанный пеньковой веревкой, принялся что-то пересчитывать и перекладывать.

Участие в преступном сообществе!

После смерти деда свертка не нашли.

Что перекладывал Сергей Миронович Воробьев? Ценные бумаги? Валюту?

Помню, аккуратный москвич 51 ков Миронович заглянул к нам на Болото. Земля глубоко вздыхала после зимней спячки. За оградой крякали довольные утки. От луж валил пар. Играло весеннее солнышко.

— Клавдия Васильевна, — ласково ворковал московский дед, — сын умеет рисовать, но необходим московский диплом для чистого места. Привозите его в Москву, попробуем устроить в ученье.

От брани и ласки мать одинаково бросало в слезы.

Опрятный дед в пиджаке и брюках навыпуск одарил меня пряником, матери сунул деньги и укатил в Москву.

Горшка с червонным золотом не нашли, но легенда продолжала жить в нашем клане. В 1951-м, после похорон деда Мироныча, полы в его подвале были варварски вскрыты. Видно, что искали сокровище, но кто и когда, никто из жильцов не признался.

Мы дождались попутный товарняк, побросали тюки в открытую платформу, сели сами и двинулись на Украину.

Дядя Вайя Абрамов солидно сидел на мешке с примусными иголками. Тетя Вера, тетя Нюра и мы с матерью приткнулись друг к другу.

Я знал содержание сказок братьев Гримм в красивых иллюстрациях, «Белоснежка», «Золушка», «Красная Шапочка». Там были диковинные замки, волки, глухие леса, совсем как в Брянске, и никаких полей и просторов. Здесь же с платформы товарняка открывался горизонт без единого дерева. Я с удивлением смотрел на десятки километров свекольных полей с белоснежными развалинами дворцов благородных, греческих пропорций.

Мой начитанный дядя пояснял:

— Это дворец гетмана Мазепы, а это атамана Кочубея, а это графа Разумовского. Все строил итальянский зодчий Джакомо Кваренги.

Ах, каналья, зодчий!

Вот так чудеса — Кваренги в Бахмаче!

На рассвете, как следует навьючившись, мы гуськом ползли на богатый украинский базар. Он ломился от возов с поклажей. Скотина ревела и визжала. Щебетала птица всех сортов. Фруктовые и овощные ряды торговали не стаканами, как у нас, а ведрами. Наливные яблоки продавали не поштучно, а мешками.

Примусные иголки дяди хохлы расхватали до полудня. Сарафаны и бурки матери брали без примерки, на глазок. Тетки закупили молочных поросят, мать три мешка муки, я гордо сидел на добре, уплетая пахучие яблоки.

Красивая жизнь — базар в Бахмаче!

По возвращении наш табор атаковала банда железнодорожных воров, забиравших кошельки и ценности. Дядя Ваня, знавший толк в войне, огрел одного костылем по горбу — «а ну, брысь, хмыри болотные», — хмыри, матерясь и сплевывая, нехотя отступили в темноту.

Под стук колес я задремал и растолкали меня дома.

Несмотря на изобретательность матери, поднять хозяйство мы не смогли. Все средства поглощала тюрьма брата Шуры. Чтоб вызволить его из заключения или скостить срок, мать нанимала лучших адвокатов. Те что-то писали, обещали и брали деньги. А дело ползло как черепаха. Правда, брата с Колымы перевели в образцовый ИТЛ под Москвой, а на это шло еще больше денег.

К семидесятилетию товарища Сталина (1949) наша власть решила очистить город от военного мусора. Тысячи калек мировой войны, безруких, безногих, слепых и бездомных, бряцая медалями и костылями, воняли, пили и дрались на вокзалах, базарах и скверах, смущая здоровых строителей коммунизма. Орава блатных и нищих героев основательно портила вид лучезарного будущего. Проще всего было загнать героев в овраг и перебить из пулемета, но пролетарский гуманизм соввласти не позволял такой грубости. Было решено горластое племя героев Сталинграда и Берлина переловить ночью и отправить товарняком на Дальний Север молиться соловецким угодникам. Беспомощных инвалидов и военных марух, как дрова, побросали в холодные вагоны и вывезли. Рано утром прогрессивное человечество облегченно вздохнуло. На вокзалах не воняло, на базаре гулял ветер, а в сквере росли ромашки.

В 1975-м я открыл, что красивейший квартал Парижа классической архитектуры — строил Луи Каторз в 1670 году — называется Дворец Инвалидов. Не на шутку, а всерьез здесь жили и умирали инвалиды французской армии и лежит главный воин Наполеон.

Почему бы Московский Кремль не превратить в дом русских инвалидов?

Конечно, послевоенную пятилетку, как обещал и товарищу Сталину, мы сдали в четыре года.

6 Иностранный учитель рисования

После вынужденного перерыва я вернулся в пятый класс. На «Камчатку» посадили братьев Чубаркиных, сидевших третий год. Один из них двинул мне по шапке, другой выдернул еду из кармана и, хохоча, удрал. Назавтра Чубаркины хныкали в соплях и шишках. Мы их отметелили. Мне помогли расправиться с обидчиками верные Женька Гудилин и Пашка Басихин, члены рисовального кружка.