Вперед и с песней! - [8]

Ну вот, а пройти нельзя было нигде, потому что если ты идешь и тебя сопровождает мужчина... ну, он, конечно, не ходит с тобой в туалет, он ждет,- значит ты чья-то, тебя никто не трогает, никто: никакие ни бандиты, ни охрана,- никто. А если ты одна, то ты не можешь быть одна женщина, потому что женщин не хватает.

А я, значит, все - едем, едем... Сначала мы с Ингой Орешковой, потом она прибилась к кому-то, я уже совсем одна осталась. А еще была на нас, женщинах обязанность: на каждой шесть или семь костюмов мужских, мы за этими костюмами ухаживали, ну, там утюжили их и так далее, готовили к выступлению. А они, мужья, несли эти чемоданы с костюмами. И вот, наконец, мы поехали в лагерь в женский. Едем к женскому лагерю, подъезжаем. Это было за 239-м километром, по-моему, вот так я запомнила. Там, значит, двенадцать километров пешком идти - и уже мой чемодан никто не несет. Алексей Яковлевич - он же музыкальный руководитель - оркестрантам сказал: "Нет, вот раз она ни с кем - все, давайте: пусть она сама этот чемодан несет". Я с этим чемоданом тащусь, потому что до туда - машины, а там по лесной тропе, в этот женский лагерь. Ну, и приходим к этому женскому лагерю...

А я, значит, еще ему говорю: "Ну, и чего, и ты тоже, что ли, по женщинам пойдешь?" Он говорит: "А что мне остается делать?" Я говорю: "Ладно. Черт с тобой! Не ходи. Я это... уж... Соглашусь. Только это.... Как это? Ну, я как-то... Ну, вот, вроде: мой товарищ..." А сама-то в уме думаю: "Я же его обману? Обману!" И значит, когда мы пришли в этот женский лагерь. А тут рядом же тоже - старые лагеря, полуразрушенные и какие-то бараки, какие-то домики. В общем, какой-то кухонный домик я нашла, говорю: "Вот, Алексей, мы тут с тобой будем". Значит, все - мы там расположились. Думаю: вот, концерт вечером дадим - и я как будто (раз тут женский лагерь), я как будто - в туалет мне надо,-  а его с той стороны подопру. Это у меня такая задача. Ну, и когда концерт кончился - все, мы там расположились. Я, правда, в одном конце свою постель постелила, ему - в другом. И говорю: "Ну, я щас". Он говорит: "Ты только не вздумай меня с той стороны закрывать. Это же несерьезно. И потом, я же выйду". Чего-то мне неинтересно стало. Никуда я его не закрыла, не убежала... Но мы с ним фактически еще месяца два не жили. Но мы уже как бы были вместе. Уже тоже все успокоились, что все вроде при деле, уже чемодан мне не надо самой таскать... Вот... И он уже понял, что раз... Ну, мы с ним проговорили всю ночь. И я ему вот тут рассказала, что я не Федотова, что всё. Он говорит: Так ты дура же! Это же белыми нитками шито! Это же!.. Тебе же могут еще срок дать! Так же это, вроде, нельзя! Ты никому не рассказывай! Я говорю: Ну, я тебе, вроде, типа только рассказала. Он говорит: "Понимаешь, если ты хочешь, чтобы никто не знал - не должен знать ни один человек! Мало ли кто когда что скажет, или сболтнет по пьянке!.." Ну вот... Ну, и постепенно потом с ним стали жить, постепенно... Как-то даже... Когда первый раз у нас с ним случилось, я, значит, встала в тайге и произнесла клятву, что больше никогда в жизни я ни одного мужчины к себе близко не подпущу!...

Ну а потом... Видите, раз любви большой не было, а была как, ну... просто как бы, ну, человеческая привязанность: я узнала его судьбу, о нем, заметила, что у него очень красивые голубые глаза... ну, так вот... Но зато потом, сколько мы с Алешей прожили... Значит, у меня там Витя мой родился, потом он сюда приехал - Лёня родился тут. Когда мы расстались, я пять лет вообще ни с кем не жила. Но потом, конечно... Как всякий человек... У меня тоже были мужчины. Но я лучше мужчины не встретила...

Алексей Яковлевич, он воевал, и он был капельмейстер Балтийского флота и когда война кончилась, у него была жена и ребенок. И ребенок девочка была - или на год меня старше, или моложе меня, ну что-то вот где-то... дочь была как бы близко ко мне, ровесницей. Он очень молоденький женился. И когда он вернулся с фронта в Ленинград. А она там, жена его, с каким-то офицером сошлась (ну, видимо, для того, чтоб ей выжить: там же страшный голод был), и она сказала (а он весь израненный),- что ты мне такой урод не нужен. И Алексей стал играть. Тогда было очень много всяких забегаловок, пивнушек - "американки" их звали. Он стал играть в ресторанном оркестре. И потом, вечерами, они собирались и пили. И значит, тоже вышел указ о хулиганстве, значит. И вот они после концерта пришли, пили там, а к ним какой-то вроде бы, ну чужой. Они его не принимают в свою кампанию - и он взял и Алексею скажи: "Бендера!" Алексей его схватил за грудки, говорит: "Да я такой "Бендера" - знаешь, что в войну делал?! "Бендера"! Ты сам, вроде "Бендера"!!" Ну, и стукнул ему. Откуда-то милиция набежала: хулиганство. Все ордена отобрали, что у него были. И у него был срок 8 лет. Он освободился по амнистии по той же, как я. Я пять лет просидела, пять с хвостиком, а он, значит, просидел, наверно, лет шесть. Он раньше меня попал.

Амнистия эта была в пятьдесят третьем году, когда умер Сталин. Причем интересно было... Мы сидим там... У меня уже Витя был. Это было в "мамкинском" лагере. Я там кроме Вити выкормила еще пятерых детей: у меня очень много молока было. И кроме этого, я там работала: ну, стирала на детишек, нянечкой была... В общем, работала и кормила. И вот, мы вечером сидим в кухне все и что-то такое разговариваем, вбегает суматошная Валька и кричит: "Ура! Сталин умер! Будет амнистия!" Мы испугались, зацыкали на нее: "Тише, ты, полоумная!"  И правда, объявили амнистию. В первую голову освобождали мужчин, а женщин, почему-то потом. Леша освободился - и вдруг от него перестали приходить письма... А он, кстати, не пил - потому что тут у нас был эпизод...