Зверь вскинулся на все лапы сразу, прижал уши и взревел, уже не скрывая своей ярости. Никому не было позволено нарушать послеобеденный покой властелина лесов, не понеся за то соразмерной кары.
Тигр выскочил из укрытия, охлестывая себя хвостом. Припал к земле, чтобы сделать прицельный, последний прыжок.
Но слегка промедлил.
Потому что в руках человека был огонь. Необычный, невиданный огонь, лишенный дымного запаха. Огонь цвета чистой бюрюзы.
— Ты вернешь мне тело господина Фа, — увещевающе сказал Большой Ман. — Потому что мы должны похоронить его по закону предков. И будет лучше тебе навсегда покинуть эти края. Иначе кто-то — я либо городские охотники — непременно убьет тебя. Я знаю: ты понимаешь мою речь. Всякий зверь, отведавший человечины, становится немного демоном…
От ненавистных звуков человеческого голоса тигр осатанел. Огонь, не похожий ни на что прежде виданное, вовсе не страшил его.
Тигр оттолкнулся от земли и ринулся на человека.
Одновременно навстречу ему прянуло и колдовское бирюзовое пламя.
Тигр пронизал этот призрачный занавес, подобно копью, которое, будучи брошено, ничем не может быть остановлено… Уже в полете он обратился в собственный скелет, лишенный незначительнейших следов дивного меха и могучей плоти.
Но прыжок завершить он все же сумел.
Староста, в новом халате с вышитой цаплей, стоял посреди двора и с напускной строгостью следил за тем, как протекает ремонт дома Большого Мана.
Девица Цветок Мандарина, прижимая к груди лубяной короб, поклонилась ему на бегу.
— Иди, иди, — благосклонно промолвил староста. — А ежели он попросит чего, так ты уж того… сама знаешь.
Затем он свирепо посмотрел на Суна-Середняка и рявкнул:
— Поворачивайся, ленивая скотина! Еще раз замечу, что ты принялся за «дважды шесть» вместо того, чтобы работать — всю холку измочалю палками!
Сун, горестно скривившись, прикинулся, будто проявляет небывалое усердие.
— То-то же, — проворчал староста. — Глядите у меня, сброд… Ну, я пошел, — объявил он в пространство. — Дел невпроворот. И осмотрщика трупов принять, и к визиту высокородного господина Лю приготовиться. Эх, жаль, тигриной шкуры нельзя преподнести…
Едва только он удалился со двора, как Сун-Середняк бросил недотесанную доску и улегся в тенечке, закинув руки за голову.
— Может быть, еще поработаем? — робко спросил холуй-помощник.
— Успеется, — буркнул Сун.
— Но ведь тигра он и вправду сжег своей свечкой. Я сам видел: одни кости, белые-белые, будто сахарные…
— Подумаешь! — фыркнул Сун. — Я бы тоже так сумел, кабы меня >,учить этому Ремеслу битых пятнадцать весен. Да только некогда мне пустяками заниматься. Я человек серьезный, работящий.
Влажный полумрак дома был исполнен запаха трав. Большой Ман, укутанный под горло стареньким одеялом, лежал на циновке, глаза его были смежены. Голова и правая рука, безвольно брошенная поверх одеяла, были замотаны тряпьем. Сквозь пеструю ткань проступали черные пятна крови. В изголовье сидел старик Чу и что-то толок в каменной ступке.
— Вот хорошо, — сказал он, завидев Мандаринку. — Хорошо, говорю, что пришла. Побудь с ним. А то за всем глаз нужен. Того и гляди последнее растащат, покуда хозяин хворает. А я схожу в лес, еще травок пособираю.
— Как здоровье господина Мана? — осведомилась Мандаринка, опустив глаза.
— Жар его мучает, — сказал старик Чу. — Но это пройдет, надо думать. И уж тогда беспременно встанет Большой на ноги. Если, конечно, раньше не помрет.
Когда старик ушел, Мандаринка заняла его место в изголовье и положила узкую ладошку на горячий лоб Большого Мана.
— Не желает ли господин свежей курятинки? — спросила она ласково. — Или хотя бы душистого чая со сладостями?
Ман открыл глаза.
— Нелепо, — сказал он сиплым шепотом. — Я не должен был поддаваться страстям. Теперь вот лежу, слабый, немощный, как дитя. И ни к чему не пригоден. Даже козу отхлестать хворостиной… не то что демона прогнать. Быть может, я лежу вот здесь… а демон уже близко… а я лежу…
— Небесные силы охранят нас от демонов на короткое время, — сказала Мандаринка. — А потом господин Ман выздоровеет, и нам вовсе ничто не будет угрожать.
— Все равно нелепо, — повторил Ман с упрямством. — Каждый должен заниматься своим Ремеслом. А они мне даже крышу не могут починить второй уже месяц.
— Крышу вам непременно починят. И посевы обиходят. Господин Ман ни в чем больше не познает нужды.
— Вы не убедили меня, уважаемый, — пробормотал Ман, и девица поняла, что он бредит, принимая ее за кого-то другого. — Бесспорно, и презрение годится для того, чтобы возжечь свечу, и этого вполне достанет, чтобы совладать с паршивым тигром… но для демона требуется настоящий огонь! Где такой взять… от чего возжечь? Нужна не только сила чувств, но и чистота их, сравнимая с небесным нефритом… любовь, одна только любовь, которая забыта нами в суете, в мелочном озлоблении на неурядицы преходящего бытия… вот тогда будет сильное пламя, пламя против всех демонов этого мира! Полюбить этих людей, полюбить, несмотря ни на что… подлых, жестоких, неблагодарных… в конце концов, и у них есть своя правда… Мы не умеем, но мы должны научиться!
