Возжигатель Свеч - [9]

— К нам больше не хотят ходить торговцы из окрестных деревень. Те, что пришли раньше, боятся возвращаться и побираются возле домов. Того и гляди пустятся воровать или бесчинствовать. Двести лянов!

— Господина старосту ввели в заблуждение, — сказал Ман, прикрывая глаза. — Да, мое Ремесло направлено на охрану человеческого рода от посягательств враждебных ему сил. Но я не могу размениваться на пустяки и хотя бы случайно утратить постоянную готовность к исполнению своих главных обязанностей. А тигр — очень опасный пустяк.

— Я еще не все сказал. Через месяц, когда возобновится переправа через Синюю Реку, к нам пожалует с инспекцией высокородный господин Лю, на чьем халате вышит барс! Хорошо ли будет, если этот демон в тигриной шкуре омрачит ему радости путешествия — я уже не говорю о том, чего никогда не пожелаю столь блистательному гостю… Триста лянов!

Ман ничего на этот раз не возразил. Он просто сидел, глядя куда-то сквозь старосту, сквозь стены. Казалось, он перестал слышать обращенные к нему слова.

— Ладно, — прохрипел староста. — Надо тебе знать, что от этого визита зависит моя судьба. Ведь если господину Лю придется по нраву мое усердие, он может отозвать меня из ссылки. И я вернусь в город, забуду эту грязную дыру… но запомню твою услугу. Клянусь престолом Нефритового Государя, клянусь древом Фусан и всеми его золотыми воронами — если это случится, уезжая, я оставлю тебе мой дом и мои деньги.

— Господин староста не нуждается в клятвах, чтобы придать вес своим словам, — сказал Ман.

— Так мы договорились? — спросил тот с надеждой.

— Мы не договорились.

— Грязный бездельник, — сказал староста, поднимаясь. — В конце концов, я могу тебе приказать.

— Вне всякого сомнения, — сказал Ман. Он тоже привстал и согнул спину в легком намеке на поклон. — Но я могу отказаться. И когда господин староста за непослушание казнит меня либо пыткой приведет в немощное состояние, он останется один на один не только с тиграми, но и с демонами.

— Значит, ты не отрицаешь, что твое Ремесло состоит в изгнании демонов? — спросил староста, ткнув пальцем в разложенные повсюду книги.

— Глупо было бы отрицать то, что самоочевидно. Хотя в соответствии с древней традицией Ремесла я ношу титул ничтожного Возжигателя Свеч. Но я действительно призван оберегать людей от демонов. И не могу заниматься чем-либо иным, кроме своего Ремесла.

— Тебе запрещено, или ты не хочешь? — грозно спросил староста.

— Мне не запрещено ничего под этими небесами. Я могу возделывать землю и обрабатывать дерево. Могу толстеть от пищи и вина. Могу завести десять жен и сто детей. А могу и просто блудить. Я сам устанавливаю себе границы. И моя честь не велит мне ослаблять ремесленное рвение. Я должен быть всегда наготове. Я не могу отвлекаться. Ибо может случиться, что, когда явится демон — подлинный демон, а не его жалкое подобие, — я окажусь неспособен к своему ремеслу.

— Вот почему ты бездельничаешь денно и нощно вместо того, чтобы хотя бы поправить собственный дом!

— Я не умею чинить крышу и стены. Я умею только изгонять демонов. Но то, что мой дом в таком жалком состоянии, мешает мне. Я до сих пор не могу привести себя в состояние полной готовности. Я постоянно отвлекаюсь. И я не могу зажечь свою свечу…

— Засунь эту свечу себе в жопу! — прорычал староста.

Перед тем как в гневе удалиться, он наподдал ногой некстати подвернувшуюся книгу. На протяжении этой сцены Ман стоял недвижно, во все том же учтивом полупоклоне, но на лице его застыла гримаса нескрываемого презрения.

10

— Ты, гнусный придурок, — сказала старуха Ай необычайно ласково. — Куда тебя опять понесли демоны?

Фа пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он задумчиво. — Наверное, в соседнюю, деревню. Мне скучно здесь. Все же десять лет и зим на одном месте — огромный срок.

Утро, рассвет — стаи черных ворон,

Вечер, закат — стаи черных ворон…[2]

Я всем надоел, и мне все надоело. Каждый день — одни и те же лица. Одни и те же слова. Одни и те же укоры. Мол, Фа — дармоед, пустослов, пьяница. Будто я пью больше других. А хотя бы и больше! Ведь никто не виноват в том, что я знаю столько слов, сколько никто другой в этой паршивой деревне.

— И ты хочешь прослыть мудрецом в другом месте? — фыркнула старуха.

— Быть может, там никто не знает еще, что Фа — пустяковый человек. — Он помолчал, потуже увязывая мешок с небогатыми пожитками. — Быть может, я еще успею хоть разок начать все сызнова.

— Чем тебе не по нраву жизнь прежняя? — окрысилась старуха. — Сыт и пьян, одет, обласкан… Или это Большой Ман сбил тебя с панталыку своими речами?

Фа засмеялся.

— Да уж, речист Большой Ман просто на диво, — сказал он.

Старуха глядела на него, и ей хотелось плакать. Она обратила свой взгляд в собственную душу, чтобы подыскать особенно добрые слова, которые могли бы удержать Фа, вынудить его остаться.

— Ты, засранец, — наконец произнесла она. — Небось уворовал у меня чего-нибудь?

— Ага, — признался Фа. — Чайник и мешочек меди. Прощай, матушка.

Он нахлобучил поношенную четырехугольную шляпу, поклонился и покинул веранду.

— Тигр съест тебя! — крикнула старуха Ай.

— Тигры не питаются дерьмом, — откликнулся Фа, не оборачиваясь.