Возвращенный рай - [6]

— Опасно сажать детей на такого коня, — заметил судья. — Лучше их привязывать к старой кляче.

— Да я не часто пока что разрешаю им садиться на него. Но зато должен сказать, что я всякий раз привожу в пример Крапи, когда рассказываю им о сверхъестественных лошадях, таких, например, как Грапи — конь, на котором восседал Сигурд Убийца Фафнира,[4] отправляясь сражаться с драконом, или Фахси, лошадь Храфнкеля, годи Фрейра,[5] которую ее хозяин посвятил богу Фрейру, объявив, что всякого, кто посмеет сесть на эту лошадь, кроме него самого, постигнет смерть; не забываю я и о Слейпнире, который так прыгает по Млечному Пути своими восемью копытами, что звезды разлетаются во все стороны; или рассказываю им, что жеребенок наш, наверное, водяной конь и что выбросила его на берег морская пучина. Так-то вот, старина.

— Что толку рассказывать мне старые басни? — молвил судья, зажигая трубку. — Я и сам могу сочинить не хуже этих. Вы, мужики, забываете, что Сигурд Убийца Фафнира давным-давно провалился в преисподнюю со своим драконом и прочим барахлом. А вот Бьёрну из Лейрура вы позволяете отбирать у вас все, что ему заблагорассудится, даже душу, если она у вас есть и если она ему понадобится.

— Я пока еще не думаю отдавать моему другу Бьёрну из Лейрура в долгое пользование Крапи, хотя Бьёрн, на мой взгляд, заслуживает всяческой похвалы, — сказал Стейнар из Лида.

— Придет день, милый мой, когда конек твой выскользнет у тебя из рук, и ты за него вовсе ничего не получишь. Вот тогда-то и пожалеешь, что отказал мне, — заявил судья, усаживаясь в седло.

Стейнар вновь рассмеялся, стоя на пороге.

— Что ж, я прекрасно понимаю — трудно вам смириться с тем, что у простого крестьянина хорошая верховая лошадь. Вы, важные господа, такого не прощаете, это уж точно. Тут уж вам становится не до шуток. Но, честно говоря, вскоре эта лошадь будет не более примечательна, чем все остальные, и, пожалуй, такой день уже наступил, хотя мне все еще трудно в это поверить.

Не раз уж бывало, что, чем больше приставали с чем-нибудь к Стейнару из Лида, тем добродушнее становилась его усмешка и хихиканье. Но долгожданное слово «да», и так не очень щедро употребляемое им, отодвигалось все дальше, пока не исчезало в бесконечности, там, где начинается область слова «нет».

Стейнар из Лида понимал толк в шутке не хуже знатных. И не секрет, что многие посмеивались, когда стало известно, что он отказался продать лошадь и Бьёрну из Лейрура, и судье; Стейнар дал понять, что сам собирается к концу уборки на своей лошади встретить его величество.

Заранее было решено, кто из именитых людей в округе поедет вместе с судьей на юг встречать короля; следует ли говорить, что Стейнара из Лида не было в их числе. Но он, кажется, нисколько не огорчился тем, что поедет один.

Несомненно, что-то в этой лошади было такое, что отличало ее от других. В сравнении с ней они становились незаметными; что-то в движении ее ног, в осанке, взгляде, во всех повадках говорило о том, что, пожалуй, неправильно считать, будто лошадиная порода застыла в своем развитии с тех пор, как утеряла рога; развитие продолжалось и после того, как у лошади образовалась самая совершенная нога, всего с одним-единственным пальцем, обутым в твердый башмак. Лошадь, о которой идет речь, была все равно что папа римский; она возносилась не только над другими лошадьми, но и надо всем, что ее окружало, — зеленой равниной, водой, горами.

Нет сомнений, что именно на этой лошади Стейнар из Лида собирался предстать перед королем или, как он с присущей ему скромностью говорил соседям: «Крапи собирается в Тингведлир, чтобы с неприметным жителем Лида на спине приветствовать его величество».

В округе нашлось немало зубоскалов, которые тут же передернули его слова, говорили, что лошадка из Лида решила отправиться в Тингведлир верхом на своем хозяине, чтобы поглазеть на короля.

Во дворе Крапи был ручным, как ребенок, да и когда он пасся на выгоне, без труда можно было набросить ему аркан на шею. Но он превращался совсем в иное существо, когда его хотели поймать в поле. Дома он вел себя как самый добропорядочный жеребенок, заслуживающий всяческих поощрений; так и хотелось выпустить его немедля на простор. В открытом поле жеребенок был сам себе хозяин. Если его хотели поймать, когда он с другими лошадьми пасся неподалеку от двора у песчаной равнины, он улетал от своих преследователей, как дуновение ветра, и, чем ближе подбирались к нему, тем быстрее он удалялся, — как бы превращался в ветер, со свистом проносясь над лугами, болотами, холмами, водой. А когда эта игра ему надоедала, скрывался высоко в горах. Так было и в этот день, когда Стейнар, спрятав недоуздок за спину, направился к пастбищу, чтобы поймать жеребенка: на следующий день он решил тронуться в путь. Крапи резко отскочил, тряхнул холкой, как бы испугавшись, помчался по горным тропинкам к отвесной скале и вскоре исчез за нею. Это означало, что теперь крестьянину со всеми чадами и домочадцами нужно собрать всех лошадей с гор, завести их в загон и уж только тогда удастся ему изловить упрямца.