Известность выдающегося исландского писателя Халлдора Лакснесса давно перешагнула границы его родного острова, его творчество получило широкое признание во всем мире.
Халлдор Лакснесс родился в 1902 году в Рейкьявике, детство свое провел на хуторе, а не в столице, которую родители покинули вскоре после рождения сына. Близкое общение с природой, знакомство с миром народной поэзии, саг (их великолепно знала его бабушка) рано пробудили в мальчике желание творчества. Свой первый роман — «Дитя природы» — он опубликовал в семнадцать лет. За этим произведением последовали другие. Однако только в романе «Салка Валка», изданном в 1932 году, Халлдор Лакснесс предстает как сложившийся художник, писатель-реалист. Написанный повидавшим мир зрелым литератором, обогащенным жизненным опытом, этот роман принес писателю признание во всем мире и определил его дальнейшее творчество, отныне неразрывно связанное с судьбой исландского народа.
За пятьдесят лет творческой деятельности Лакснесс создал много книг различного жанра — рассказов, стихов, романов, очерков, эссе, пьес.
Большинство произведений Лакснесса издано в Советском Союзе. Неизменной любовью нашего читателя пользуются такие книги, как «Салка Валка», «Самостоятельные люди», «Атомная база», «Исландский колокол», «Брехкукотская летопись», и др. Большим успехом пользовалась у московского зрителя пьеса «Проданная колыбельная», поставленная на сцене Малого театра.
Лакснесс — лауреат Международной премии мира, присужденной Всемирным Советом мира в 1952 году. Он удостоен многих почетных званий и литературных премий, в том числе Нобелевской премии в области литературы.
I
Пошла сельдь.
Она не появлялась в этих краях семнадцать лет; с 1909 года ее здесь почти не видели, но нынешним летом она пришла. Точно щедрое солнце засияло над местечком! Да, от этих удивительно капризных созданий, ютящихся на большой глубине, как раз и зависит судьба человека.
Сельдь по своей прихоти может сделать людей богатыми и бедными. Захочет — и это рыбачье местечко будет развиваться и процветать ко всеобщему благополучию. Она привлекает сюда иностранных купцов, которые приезжают, селятся здесь и загребают денежки. Сельдь позволяет им строить в долине роскошные дома для своих семей. Благодаря ей становятся нарядными торговые здания, выкрашенные в красный, синий, зеленый цвета. На их дверях горделиво красуются хвастливые вывески. И у людей с приходом сельди работы бывает предостаточно. В горячее время спать приходится не больше часа в сутки: ведь за работу платят по часам и на премии не скупятся. А все это значит, что зимой можно будет послать мальчишек в Рейкьявик, в школу, а девушкам купить новые платья. Жители покупают толь на крыши, могут даже купить краски, и тогда лачуги, разбросанные на морском берегу, не уступают по богатству расцветки домам богачей. И купец, встречая рыбаков на площади, перебрасывается с ними приветливым словом, шуткой.
Проходит несколько лет — и сельдь исчезает. Рыбаки, как обычно, забрасывают неводы, но вытаскивают их пустыми. Неводы забрасываются изо дня в день, но, кроме мелкой рыбешки и медуз, ничего в них не попадает. Так оно идет из года в год, и фиорд теперь напоминает пустой кошелек. Если когда и слышно про сельдь, то эти новости приходят с другого конца страны. Длинной вереницей тянутся голодные годы, словно процессия скелетов, бесшумно двигающихся в водорослях.
Рыбачий поселок с каждым годом становится все более унылым и печальным. Куртки на купцах изнашиваются, галстуки и брюки хороших времен обтрепываются; встречаясь с рыбаками на площади, купцы уже не шутят с ними. Магазины закрыты, потому что никто не платит долгов. Одни купцы обанкротились, другие прозябают по милости банков в надежде на то, что будущее подскажет им какой-нибудь выход. Никто уже не заботится о внешнем виде домов, безжалостно попорченных непогодой: штукатурка потрескалась, краски слиняли, толь покоробился, а железо на крыше заржавело. Дома, прежде сиявшие всеми цветами радуги, теперь стоят друг против друга, подобно плешивым, старым клячам, а некоторые совсем обветшали. Погода с ними обращается, как ей вздумается. Ветер треплет оторвавшийся толь, лестницы подгнивают, и ходить по ним уже становится опасно. Навес над крыльцом совсем разрушается, и дождь хлещет теперь прямо в дверь. Никто уже по воскресеньям не надевает праздничных костюмов, а если молодежи вздумается поплясать, то оказывается, что и гармонь испорчена.
Норвежский купец, который всего несколько лет назад слыл Крезом этого поселка, теперь открыл маленькую лавчонку у самого фиорда и сам отпускает замерзшими руками жевательный табак и солодовые леденцы. Кто мог уехать, покинул это место, а оставшиеся вынуждены строить дороги летом или наниматься на уборочные работы. Дети и женщины собирают сено, и его едва хватает на прокорм коровы, которую содержат пополам с кем-либо из соседей.
Наступает зима… Женщины и мужчины при свете керосиновой лампы, окруженные чумазыми детьми, едят черный хлеб и кашу на воде; они по нескольку раз в день выходят на причал узнать, какова погода. Их пронизывает холод, голые, давно не работавшие пальцы обдувает ветер. В поселке часто появляется местный чиновник; он донимает рыбаков упреками в лени и тупости. Теперь, когда у них так много досуга, говорит он, следовало бы им читать книги, совершенствоваться и развиваться вместо того, чтобы бить баклуши дома или без дела стоять на площади и мерзнуть. Когда покровители искусства из Рейкьявика приезжают в рыбацкий поселок с докладами о спиритизме, гигиене или политике, то, к их великому удивлению, кроме пастора, местного судьи и врача, никто не является слушать. Им непонятно, почему эти рыбаки, всю свою жизнь борющиеся с долгами и голодом, не поклоняются музам и совершенно не настроены выслушивать длинные скучные речи о великолепии потустороннего мира. Но что рыбакам до религии, если сельдь не показывалась прошлым летом? А ведь почти в каждом доме рождается маленький Ионни, и рыбаку нет дела ни до гигиены, ни до политики, если он не уверен, что ему удастся получить в кредит горсточку муки у купца.
