Возвращенный рай - [50]

— Насколько я помню, все двери в доме были закрыты, — сказал каменщик.

— Ну еще бы, конечно, закрыты, — сказала девушка.

— Закрывать двери — это хорошее правило и добрая привычка, как меня учили в Исландии, хотя там в домах не так уж много дверей.

Девушка поднялась и сказала:

— Это, конечно, правильно, только если никого насильно не запирают на замок.

— О дорогая, пожалуй, не все развлечения вне дома хороши, — сказал каменщик.

— Они называют нас иезуитами, — сказала девушка. — Каждый раз, когда я прохожу, мальчишки кричат мне вслед, что мы пьем кофе.

— У людей бывают ошибочные взгляды. По-моему, нет ничего более ошибочного, чем сердиться и кричать на людей, которые отличаются от тебя. Этот дурной обычай ввели в старые времена в Эйрарбакки, оттуда он перекинулся на восток, в Раунгарведлир, а затем и в Америку. Есть люди, которые говорят, что пить кофе глупо, грешно и неугодно богу. И они правы, если не пьют его. Есть и другие, которые, начитавшись книг, считают, что кофе вреден для сердца, не говоря уже о печенке, желудке и почках — словом, для всего того, что заключается в этом божьем храме — человеческом теле. Эти тоже не должны пить кофе. Что касается меня, я всегда пью кофе, если знаю, что он предложен мне от чистого сердца; правда, никогда не больше одной кружки.

— Дело не только в том, что мы пьем кофе, — сказала девушка.

— Я понимаю, — сочувственно сказал каменщик, — вы были одиноки. Единственное утешение — это сознание того, что отец у тебя человек мыслящий. Только мыслящий человек мог покинуть такую чудесную женщину, как твоя мать, и такую славную дочку, как ты, чтобы встретить Спасителя в Индепенденсмис-сури.

— Отец, наверно, поломал себе голову, прикидывал и так и этак, прежде чем оставить мою мать, но обо мне печалиться у него не было нужды. Я-то появилась на свет спустя год после того, как он сбежал!

— Мне, право, совестно, что я забросил вас и не приходил все это время. Так и не собрался починить ваш дом, как обещал. Когда работаешь на себя, не хватает времени, чтобы оказать услугу друзьям. Кирпич так же трудно постигнуть, как и Золотую книгу. К тому же в приходском совете много работы, иногда приходится засиживаться по ночам. Подчас нам дает поручения и Верховное руководство, а это отнимает столько времени и усилий у такого необразованного человека, как я. Как я провожу свободное время? По-настоящему никак не научусь спать по ночам, тем более когда начинают щебетать птицы. А теперь, после того как задумал строить себе дом, сон и вовсе разладился. Но я знаю одного хорошего человека, он истинный ваш друг…

— Кто? Роунки? — спросила девушка. — Быть может, он и прекрасный человек; во всяком случае, он может загнать другого человека бог знает куда лишь потому, что тот в его глазах ничего не стоит! Ну а что он сам может предложить? Объедки со стола в доме епископа, с которыми он приходит к нам ночью. Нет, такого человека я не назову мужчиной, хоть, может, в воскресный день ему и перепадают остатки индейки со стола.

— Ты много наговорила, дорогая! Но позволь спросить тебя еще кое о чем.

— Не думала я, что ты так глуп, чтобы спрашивать о том, что случилось, — сказала девушка.

— Что я слышу! Разве что-нибудь случилось? Где? Здесь? В божьем граде Сионе?

— Теперь всем уже известно, что у меня родился ребенок.

— Ах, вот как, милая девочка! У тебя родился ребенок… Ну что же, желаю тебе счастья и благополучия. Так… такие-то дела. Ну что ж, поговорим о чем-нибудь другом… Меня очень забавляет, что сюда, во двор, время от времени заглядывают чудесные куропатки — они такие проворные, так и прыгают, как фигурки на шахматной доске! Хе-хе-хе… Самый торжественный час — это утро, когда начинают петь птицы. На рассвете сюда иногда захаживал один человек — он называл себя лютеранином и цитировал строчки из псалма пастора Хадлгримура Пьетурссона о злодеях: «Им не спится на рассвете». В конце концов, неизвестно, кто больший преступник — тот, кто встает рано, или тот, кто ложится поздно. Мне даже кажется, где-то в кирпичах осталась припрятанная им бутылка.

— Это был он, — сказала девушка, — возлюбленный матери. Это все неправда, что она наговорила обо мне, будто он спаивал меня. Если бы меня даже связали и закрыли нос, я не проглотила бы ни капли водки. Другое дело, что, когда тебя запирают в одной комнате с пьяным мужчиной, как делала мама, когда злилась на него, это все равно, что остаться взаперти с маленьким ребенком: смотришь в оба, чтобы он беды не натворил, пытаешься занять и успокоить его, отдаешь первую попавшуюся игрушку, чтобы только он не плакал. А лютеранин ли он был или еще кто-нибудь, я его не спрашивала. Даже ни разу не спросила, кто такие иезуиты.

— А могу я поинтересоваться — откуда вы с матерью родом?

— Нашел кого спрашивать! Ты спроси лучше мать, — сказала она, — или же Роунки — он был духовником моей бабушки в Исландии, когда старуха обратилась в новую веру и уехала сюда с мормонами. Попроси, пусть мать расскажет, как приехала сюда. Она была тогда совсем молоденькой. Это было задолго до того, как провели железную дорогу. В один прекрасный день появился Роунки в своем фраке, он гнался за ними все время до самого божьего царства, все хотел убедить их вернуться. На холме здесь он построил маленькую неказистую церквушку, в которой едва мог поместиться осел, и водрузил на ней крест. Но он опоздал: мама обручилась с иезуитом. Тогда он принял новую веру и стал присматривать за епископскими овцами. Он, может быть, неплохой человек — это ведь он раздобыл нам швейную машину, чтобы мы могли зарабатывать на пропитание. Правда, теперь мы ее продали — после того, как у меня родился ребенок, никто из мормонов не желает шить у нас. Мы не решаемся показаться на люди, боимся даже сходить в лавку. Правда, и денег у нас нет, чтобы делать покупки, так что теперь он собирает остатки еды в доме епископа и приносит нам по ночам. Ну разве он мужчина! И мать правильно говорит, что лучше нам утопиться в Соленом болоте, чем принять к себе Роунки!