Возвращение - [34]

В кафе входит старушка, на ней поношенное зеленое пальто, голова как-то чудно повязана шарфом — одета она не по сезону. Женщина дрожит с головы до ног, дрожь сопровождает каждое ее движение — и когда она садится, и когда расстегивает пуговицы на пальто, при этом она ни на минуту не выпускает из рук потрепанную сумку из искусственной кожи. К старушке подходит официантка, спрашивает, что ей принести. Выражение лица у нее недовольное, брезгливое, словно старый человек, придя в кафе, совершил этим предосудительный поступок, однако она не может сделать вид, словно этого старого человека не существует, и выполняет свою обязанность так, будто подает милостыню.

Старушка в зеленом пальто, получив заказанный кофе и булочки, не замечает или не хочет ничего замечать вокруг, она сосредоточенно приподнимает чашку, кофе проливается на стол, старушка дрожащей рукой ставит чашку на место и только теперь кладет сумку на пол, рядом со стулом. Леопольду кажется, что сумка шевелится, он усмехается, но вдруг сумка опрокидывается и из нее доносится мяуканье. Громкое жалобное мяуканье, но никто, кроме Леопольда, его не слышит.

Заядлый алкоголик (Леопольд почти каждый раз видит его в этом кафе и всегда в одиночестве) внезапно встает и опирается кулаками о край стола, похоже, собирается произнести речь. Губы шевелятся, но слова застревают в горле, он делает еще одно усилие, открывает рот, Леопольду кажется, что сию минуту он услышит пронзительный крик, однако мужчина с убитым видом опускается на стул, точнее, валится, чтобы через некоторое время снова поднести рюмку ко рту.

— На здоровье, — говорит Леопольд пьянице. В кармане у него лежат письмо к директору увеселительного заведения и два адреса. Один из адресов сорвет с увеселительного заведения завесу таинственности, а второй… Он смотрит на пьяницу, который с остекленевшим взглядом застыл за столом — не так уж трудно представить себе его, в состоянии белой горячки забившегося в угол комнаты. Услышав от Александра о мужчине, вернувшемся с антиалкогольного лечения, Леопольд твердо уверовал, что счастливый конец возможен, однако сейчас он сомневается в этом.

Счастливый конец — это уступка публике. Ведь каждый надеется, что в один прекрасный день с его плеч спадет груз забот, что, блуждая по морю, он когда-нибудь все же доберется до берега, до оазиса в пустыне, до домика в лесу… Добро побеждает зло. Хеппи энд, как в кино. Осуществление надежд. Сказка. Критик нежно погладит автора по голове: несмотря на то, что общее впечатление мрачное и безотрадное, в конце произведения звучат оптимистические нотки; или: от колорита картины веет страстным оптимизмом. Оптимизм пользуется покровительством, он подобен лучу света в мрачном лабиринте повседневной жизни. Без твердой надежды на то, что какой-то выход существует, жизнь не имела бы смысла, и в то же время оптимизм как ловушка не позволяет трезво оценить ситуацию. И тогда в действие вступает пружина рокового механизма: явью становятся кровопролитные войны и прочие ужасы, происходящие в мире…

Вечернее солнце полыхает на стволах сосен, в окнах, на стенах домов, тени удлинились, все вдруг стало либо слишком ярким, либо темным — бескомпромиссное утверждение и отрицание, мягкие промежуточные тона на какое-то время исчезают, пока сумерки не сгладят все. Леопольд бродит по улицам пригорода, то и дело останавливается, чтобы поглядеть на дома, которые наперебой кокетничают друг перед другом изобретательностью своих творцов, зачастую это странные, порой даже очень странные постройки с башенками, верандами, галереями, колоннами, лестницами, мансардами и причудливыми окнами. Большинство построены в двадцатые — тридцатые годы, более же поздние бросаются в глаза своим однообразием, словно сюда взяли да поставили большие ящики из силикатного кирпича. Выйдя на Жасминную улицу, Леопольд замедляет шаг, делая вид, что прогуливается, и на всякий случай достает из кармана адрес, который ему дал Мейнхард. Альберт живет в доме под номером тридцать. Почти в каждом саду вдоль забора растут высокие кусты жасмина, на их сухих стеблях уже появились первые листочки, и Леопольд представляет себе, какой аромат стоит на этой улице во время цветения.

Леопольд замедляет шаг, он словно боится этой встречи с Альбертом. Мелькает мысль: а вдруг это тот самый чудак Альберт Трапеж, о котором столько рассказывали, надо быть начеку, чтобы тебя снова не разыграли. Самое правильное сразу же взять быка за рога — войти, сказать: здравствуйте, мне посоветовал обратиться к вам Мейнхард, я нашел письмо, где говорится об увеселительном заведении… Однако Леопольд понимает, что едва ли воспользуется заготовленной фразой, ибо может сложиться совсем другая ситуация и обращение, придуманное заранее, окажется неуместным. Придется импровизировать, как актеру, забывшему авторский текст. Неожиданно ему с пугающей ясностью представляется, будто мир вокруг него поделен на множество сценических подмостков, где действующие лица, появляясь, произносят каждый свою реплику. Дома и квартиры — это сцена, платформа электрички, кафе, где он недавно сидел, улица, по которой сейчас прогуливается, — все это сцена, и ему ничего не остается, как подчиниться, если режиссер решит произвольно изменить мизансцены.