Возвращение Ульяны - [3]

3

— Мне оттого горько, — продолжала Ульяна, — что сама я радость ее загубила. Жила без загляда в завтрашний день. Думаю: вырастет и судьбу свою устроит. А она, судьба-то, каждый день сызмала, как дом по кирпичику, выкладывается.

Свечерело. На берегу реки горел костер, пламя его алыми полосками виднелось сквозь деревья, и оттуда, от костра, доносилась песня:

Всю-то, всю-то ноченьку,

Не смыкая глаз,

Все бы любовалася,

Звездочки, на вас.

— Мечта у меня была, — тихо, словно бы оберегая песню, продолжала Ульяна. — Такая была мечта, чтобы дочка на агронома выучилась. Приехала бы, ученая да смелая, в Крутояровку, все бы по умному повела в колхозе. Люди бы ее благодарили, люди бы ее уважали. Сама, бывало, двор мету, а сама поля вижу, огороды, речку свою, дом родной… Господи, и как же я там по деревне тужила, и слов таких не найду, чтобы высказать…

Ульяна по-прежнему сидела на пеньке, бабка Герасимовна устроилась рядом на бугре, прислонившись спиною к березе, а Настасья лежала, умостив голову бабке на колени. Сквозь деревья Настасье виделась одна-единственная звездочка, что раньше других поспешила выйти на небо.

— Когда Варя в последний класс пошла, я сама в институт отправилась, в сельскохозяйственный, где ей учиться. За городом он. Дом огромный-преогромный с белыми колоннами, а рядом — поля и лес недалеко. И робость на меня накатила и гордость небывалая. Дочка-то, думаю, моя, Варюшка-то курносая, в каком дворце учиться станет! И в самый дворец вошла. Швейцар не хотел пускать, а я ему говорю: «Я сама такой же начальник, дворником работаю». Объяснила про дочку — пустил. Ходила по лестницам да по коридорам и вроде родной дочери завидовала. Кабы, думаю, да снова молоденькой стать, кабы речку-то вспять повернуть.

— Поют как хорошо, — сказала Настасья.

Полноте вам, звездочки,

Ярко так сиять.

Полно жизнь прошедшую

Мне напоминать.

Ульяна помолчала, слушая песню и глядя сквозь деревья на алые всплески пламени. Песня кончилась, а Ульяна все молчала, и у костра было тихо, только слышалось, как потрескивают в огне сучья.

— Что же с дочкой, Ульяна Васильевна? — спросила Настасья. — Пошла она учиться?

— Пошла, — сказала Ульяна, — да не туда. Приехала я тогда из института, а моя Варюшка сидит перед зеркалом и маленькими щипцами волосья из бровей дергает. И лицо такое нахмуренное, важное, будто государственной работой занята. «На что ж ты, — говорю, — Варя, красу свою калечишь?» А она мне: «Вы, мама, моды не понимаете». — «Где, — говорю, — мне понять…» И так у меня сердце забеспокоилось, и беда не съела, а печаль одолела. Не захочет, думаю, моя Варюшка на агронома учиться. И вспомнилось мне, что как про учебу ни заговорю — она молчит себе, ни вперед не идет, ни назад не пятится. А тут решила я все же толку добиться. Рассказываю ей, где была, а она головы ко мне не повернет, и вижу в зеркале — глаза неприветные сделались, упрямые. «Зря вы, — говорит, — мама, туда ездили, я в деревню не вернусь, нарочно такую специальность выберу, чтобы в городе остаться». «Какую же, — спрашиваю, — специальность?» — «А все равно, — говорит, — какую».

— Молодые — упрямые, — сказала бабка Герасимовна, — их не переупрямишь.

— Куда! — согласилась Ульяна. — Я — на пень, а она — на корягу, я — кольцом, а она — концом. После школы в торговый техникум поступила. Я тогда собралась да и уехала и на письма ей не отвечаю.

— Это зря, — упрекнула Настасья. — Коли ей так лучше, пусть так и живет.

— Я виновата, — сказала Ульяна.

— Да чем же ты…

— А тем, что на легкую жизнь позарилась, продала душу за овсяный блин. Какова Аксинья, такова и ботвинья.

4

Летом Ульяна устроила на поле шалаш, и тот шалаш, накрытый прошлогодней соломой, стал бригадной конторой и Ульяниным родным домом. По вечерам, когда уходили бабы домой, Ульяна подолгу сидела на чурбачке возле шалаша, глядела, как садится солнце, и вспоминала свою жизнь.

А было что вспомнить. Долгую и переменчивую прожила Ульяна жизнь. Иногда казалось, что прожила она не одну, а две жизни или, может, три. И с годами все пережитое не забывалось, а как будто становилось ближе, ярче всплывало в памяти.

Не было еще ни войны, ни революции, когда шестнадцатилетняя Ульяна первый раз выходила замуж. В молодости она батрачила у богатого крестьянина, и младший сын его Василий влюбился в Ульяну. Отец не позволил ему жениться на Ульяне, пригрозил, что проклянет. Но настоящая любовь не боится ни запрета, ни проклятий. Василий увел Ульяну, и они стали батрачить вместе.

Через три дня после рождения первого сына Василия забрали на войну. Он воевал всю империалистическую, а потом ушел воевать на гражданскую. Братья Василия служили у белых, и он сражался против братьев в красной коннице.

Два раза возвращался к Ульяне раненый, и она выхаживала его целебными травами. Приезжал, когда выпадала передышка, и здоровым. В девятьсот двадцатом году Василий погиб в Сибири. Ульяна осталась одна с тремя сыновьями.

Красивая она была в молодости. Высокая, статная, лицом смугла, в карих глазах будто огонь играет, коса, если ее распустить, ниже колен падает. Заглядывались мужики на Ульяну, да не было среди них равного Василию, и ни одному не ответила она на любовь. Работала в колхозе да растила сыновей.