Она пришла со станции ночью, никто не видел когда. Утром Настасья вышла доить корову, глянула через дорогу, а из Ульяниной избы, которая семь лет стояла заколоченной, поднимается дым.
Бабка Герасимовна шла к колодцу за водой.
— Герасимовна, ты глянь! — крикнула ей Настасья.
Бабка остановилась, закинула голову и долго глядела на дым, а потом так, с пустым ведром, пошла за Настасьей к Ульяниному дому.
Ульяна уже успела вымыть пол, в избе было тепло и немного пахло сыростью, на голом столе горела свеча, а окна Ульяна завесила — одно полушубком, а другое одеялом, потому что стекол не было.
— Ты, вроде, и не постарела вовсе, Ульяна, — завистливо проговорила бабка Герасимовна. — Какая уехала, такая и вернулась.
— Крепкое дерево от бури не гнется, — сказала Ульяна. — Садитесь чай пить, я баранок привезла.
Она достала кружки, налила из чугунка заваренного чаю, высыпала на тарелку баранки.
— Одна приехала, что ль? — спросила Настасья.
— Одна.
— А дочка?
— Учится. В техникум поступила.
— Всякой мыши охота добраться до крыши, — ядовито заметила Герасимовна, размачивая в кружке жесткую баранку.
Ульяна ничего ей не возразила, только поглядела искоса.
— Моя-то Маша тоже через год школу кончает, — сказала Настасья.
— Вон как. Председателем сейчас кто у вас? — спросила Ульяна.
— Матвеев Павел Прохорович, — ответила Настасья. — Новенький. Месяца три как избрали.
— Бухгалтером в райцентре сидел, кругляши на счетах гонял, — пояснила бабка Герасимовна. — А теперь, вишь, в председатели влез.
— Бухгалтером — это хорошо, — сказала Ульяна. — Считать, значит, умеет.
— Умеет, — подтвердила Герасимовна. — В своем кармане. Ты что же, дочке-то не нужна стала? Али город наскучил?
— И наскучил, — согласилась Ульяна. — Куда ни глянешь — все в стену глазами упрешься. Тесно.
— Здесь зато привольно, — проговорила Герасимовна. — Хлеб с солью да водица голью.
На другой день после возвращения Ульяна накинула на голову пуховый платок, надела валенки, зимнее пальто с карманами и отправилась в Лебедево, где находилось правление колхоза. Она шла по дороге среди заснеженных полей, глядела на белый простор, на лес вдалеке, на обозначенную ракитами замерзшую речку, и было ей хорошо и покойно, и она уже не так сердилась на дочку, как прежде. Что ж сердиться… По чужой указке не выбирают салазки.
Председатель как раз сидел один. Ульяна подошла к самому председательскому столу, поздоровалась, достала из кармана какую-то бумагу и протянула председателю.
— Вот, — сказала она. — Читай.
— Садитесь, — предложил Матвеев и осторожно развернул бумагу.
Это оказалась грамота, выданная еще до войны, пожелтевшая от времени и порванная на сгибах. Колхозница Ульяна Васильевна Громова награждалась Почетной грамотой за выращивание высоких урожаев овощей.
— Так, — сказал председатель. Он теперь близко увидел смуглое в резких морщинах лицо Ульяны с карими, не по годам ясными и живыми глазами. — Вы из какой же деревни?
— Из Крутояровки я, — объяснила Ульяна. — Вчера воротилась. А то в городе жила. Снег разбрасывала. Дворничихой работала.
— Ясно, — сказал председатель. — Вы, наверно, насчет приусадебного участка.
— Догадливый, — усмехнулась Ульяна. — Видно, все к тебе за участками ходят. Только я по другому делу. Я земле изменила, а по земле тосковала. Не уехала бы из Крутояровки, кабы не отстранил меня прежний председатель от огорода. «Нам, — говорил, овощи ни к чему, одна морока. Будем хлеб выращивать». Ростом — верста, а голова пуста. Овощи ему не нужны… Себе за капустой, срам сказать, в соседний колхоз ездил.
— В этом году всего восемь гектаров под огородом было, — сказал Матвеев, — да и то урожай собрали мизерный.
— Кто бригадир-то?
— Приставкин Иван Иваныч.
— Пьяница был, — сказала Ульяна.
— И теперь такой же. Его и жена из-за пьянства бросила, уехала. Один живет. А еще беда: народ у нас работать отвык, Ульяна Васильевна.
— Привычка — не водица, из тучи не родится, — сказала Ульяна. — Мне два года как на седьмой десяток накинулось. Скоро выйдет домок из четырех досок. А что знаю — хочу людям оставить. У меня приверженность к огороду. Доверь ты мне… Назначь бригадиром. А Приставкина сними.
— Нет, — сказал председатель. — Приставкина я еще испытаю. А ты себе бригаду собирай. Пускай будет две.
