Возвращение: Стихотворения - [20]

И моим средь других имен.

7 декабря 1954

Обыкновенный ужас

Кругом народ — неизбежные посторонние.

Ну как нам быть при этом с любовью?

Если рука так ласково тронет,

Разве можно сохранить хладнокровие?

Глаза наточены, наточены уши

У этих всех… наших ближних.

Они готовы просверлить нам душу,

Ощупать платье, верхнее, нижнее.

А ну-ка представим себе помещение,

Где на воле нам жить придется.

Оконца слепые для освещения,

Под щелястым полом скребется

То ли крыса, то ли другая гадина.

А кругом-то всё нары, нары,

А на нарах… Боже! Что там «накладено»!

Тряпки, миски. И пары, пары…

Морды, которые когда-то были

Человеческими ясными лицами.

И мы с тобой здесь… Но не забыли,

Что когда-то жили в столице мы.

Мы поспешно жуем какой-то кусок.

Надо спать, не следует мешкать.

И ложимся тихонько мы «в свой уголок»

В темноте зловонной ночлежки.

Ну как же при этом быть с любовью?

Кругом народ, посторонние.

На грязной доске, на жестком изголовье

Мы любовь свою похороним.

Похороним, оплачем, всё-таки веря,

Что всё это временно терпим мы,

Что мы не пошляки, не грубые звери

В этом мире спертом и мертвенном.

«Временно, временно…» А время тянется.

А для нас когда время наступит?

Быть может, когда в нас жизни останется

Столько же, сколько в трупе.

Ты боишься, что Ужас Великий грянет

Что будет страшней и хуже.

А по-моему, всего страшней и поганей

Наш обычный, спокойный ужас.

18 декабря 1954

«Украдкою… — от слова „кража“…»

Украдкою… — от слова «кража» —

Родится ласка в тишине.

Мы не выходим из-под стражи,

За нами смотрят и во сне.

Глаза чужие рядом, близко,

Глаза, как грязная вода,

Нас заливает мутью склизкой

И день, и ночь, всегда, всегда.

24 декабря 1954

«Загон для человеческой скотины…»

Загон для человеческой скотины.

Сюда вошел — не торопись назад.

Здесь комнат нет. Убогие кабины.

На нарах бирки. На плечах — бушлат.

И воровская судорога встречи,

Случайной встречи, где-то там, в сенях.

Без слова, без любви. К чему здесь речи?

Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,

С циничной шуткой ставят там кровать:

Здесь арестантке, бедному созданью,

Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,

Возможно ли страшней и проще пасть —

Возможно ли на этой подлой койке

Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,

По разрешенью злого подлеца…

Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,

Так честно пробивающий сердца.

1955

«Иногда поэма великолепно льется…»

Иногда поэма великолепно льется,

А иногда качаешь

И конца не чаешь,

Как воду из пересохшего колодца.

Вот например: ЛЮБЛЮ —

Какое медово-благоуханное слово,

И мусолишь его с ловлю,

   хвалю,

   мелю,

   лю-лю,

И получается, извините, дерьмово.

…А где-то собираются тучи

И замешиваются всё гуще над всеми,

Над нашей «кипучей, могучей».

Ну можно ли в такое время

Рифмовать: люблю,

   в хмелю,

   киплю

   и сплю?

А представьте себе, что можно!

Когда на душе тревожно,

Непременно надо любить КОГО-ТО.

Ведь ЧТО-ТО никогда не спасет,

А испугает и потрясет.

Не спасают надежда или работа,

А спасает КТО-ТО.

Ты спасаешь, ты спасаешь меня,

Быть может, против собственного желания.

И вот поэтому, рифмами звеня,

Я тебе вручаю послания.

Сидит поэт

Много лет,

И хорошо, что он любит.

Быть может, скоро

Огромные хоры

Архангелов в трубы вострубят.

Всех призовут

На Страшный Суд,

И начнется последняя суматоха.

Я смеюсь, и мне хорошо с тобой,

Когда мы рядом, тело с телом, душа с душой.

А вообще мне очень, очень плохо.

1955

Возвращение

Вышел Иван из вагона

С убогой своей сумой.

Народ расходился с перрона

К знакомым, к себе домой.

Иван стоял в раздумье,

Затылок печально чесал.

Здесь, в этом вокзальном шуме

Никто Ивана не ждал.

Он сгорбившись двинулся в путь

С убогой своей сумой,

И било в лицо и в грудь

Ночною ветреной тьмой.

На улицах было тихо,

И ставня закрыли дома,

Как будто бы ждали лиха,

Как будто бы шла чума.

Он шел походкой неспорой,

Не чуя усталых ног.

Не узнал его русский город,

Не узнал и узнать не мог.

Он шел по оврагам, по горкам,

Не чуя натруженных ног,

Он шел, блаженный и горький

Иванушка-дурачок.

Из сказок герой любимый,

Царевич, рожденный в избе,

Идет он, судьбой гонимый,

Идет навстречу судьбе.

1955

«Я, задыхаясь, внизу…»

Я, задыхаясь, внизу

Тихо, бесцельно ползу.

Я навсегда заперта,

Слово замкнули уста.

Здесь тишина мертва,

Никнет больная трава.

А наверху, над собой,

Вижу я облачный бой.

1955

Последняя

В исступления, в корче судорог

Завертит она, закрутит

Злого, доброго, глупого, мудрого,

И любовь, и совесть, и стыд.

Распылается всеми пыланьями,

Все знамена порвет в тряпье,

И кровавыми тяжкими дланями

В прах сотрет и развеет всё.

От восторга немея и ужаса,

С визгом крохотного зверька,

Вся планета, качаясь, закружится,

И рванутся обратно века.

Христианское, первобытное,

Всё совьется в один клубок,

И соскочит планета с орбиты

И метнется куда-то вбок.

Вместе с истинами и бреднями,

Вместе с ложью любимой своей,

И в пространстве черном, неведомом

Встретит суд, предназначенный ей.

1955

«Ощетинилась степь полудикая…»

Ощетинилась степь полудикая

Караганником, жесткой травой.

Нищета, и раздолье великое,

И волков вымирающих вой.

Сушит сердце жара сухая,

Побелела от соли земля.

Жаркий ветер, озлясь, колыхает

Над арыками тополя.

Непонятно-родное, немилое,