Возвращение: Стихотворения - [22]

Я смотрю: никуда не годное,

Но живое всё же. А скоро станет

Пожелтевшее и холодное.

Может быть, посиневшее, что ещё хуже,

И с пятнами черного воска.

И всех нас ожидает этот ужас,

Бессмыслица идиотская.

Я люблю, я мыслю. И — бац! Гниение.

Разлагается венец создания.

Над собой я злобно хохот гиений

Услышу вместо рыдания.

Но к вам я приду, читающий друг,

Приду после смерти вскоре.

И спрошу: есть ли у вас досуг

С мертвой, будто с живой, поспорить?

Не пугайтесь. Здесь только душа моя,

Разлуки она не стерпела

И вернулась в знакомые эти края,

Хоть сожгли в крематории тело.

Превыше всего могущество духа

И любви. Только в них бессмертие.

Вот я с вами иду. Говорю я глухо,

Но услышите вы и поверите.

1971

«Что в крови прижилось, то не минется…»

Что в крови прижилось, то не минется,

Я и в нежности очень груба.

Воспитала меня в провинции

В три окошечка мутных изба.

Городская изба, не сельская,

В ней не пахло медовой травой,

Пахло водкой, заботой житейскою,

Жизнью злобной, еле живой.

Только в книгах раскрылось мне странное

Сквозь российскую серую пыль,

Сквозь уныние окаянное

Мне чужая привиделась быль.

Золотая, преступная, гордая

Даже в пытке, в огне костра.

А у нас обрубали бороды

По приказу царя Петра.

А у нас на конюшне секли,

До сих пор по-иному секут,

До сих пор мы горим в нашем пекле

И клянем подневольный труд.

Я как все, не хуже, не лучше,

Только ум острей и сильней,

Я живу, покоряясь случаю,

Под насилием наших дней.

Оттого я грубо неловкая,

Как неловок закованный раб.

Человеческой нет сноровки

У моих неуклюжих лап.

1971

Пер Гюнт

А мой совет: оставьте

все затеи

и с ложью примиритесь.

(Ибсен. «Пер Гюнт»)

Большого зла не делал и добра,

Был незакончен сам, умел лукавить,

Забавный враль, хвастун.

Его, конечно, можно переплавить.

А я десятки лет перенесла —

Нет, — вечность самых подлых надзирательств

И получаю крошки со стола

Собранья всяческих сиятельств.

И я живу… нет, копошусь, как червь

Полураздавленный… Оно… вот это.

Страшусь я наступления ночей,

И душат меня страшные рассветы.

И дерзок только ум. Но он устал.

Его виденья тяжкие постигли.

Эрозия разъела весь металл,

Он не годится даже и для тигля.

1971

«Тебя, мою последнюю зарю…»

Не потому, что от нее

светло,

А потому, что с ней не

надо света.

Ин. Анненский

Тебя, мою последнюю зарю,

Проникшую сквозь тягостные туче,

За свет немеркнущий благодарю,

Рассеяла ты сон души дремучей.

К тебе навстречу с робостью иду

И верую, что есть бессмертья знаки.

И если по дороге упаду,

То упаду под светом, не во мраке.

3 июня 1971

«Перепутала сроки и числа…»

Перепутала сроки и числа,

Пестрой жизни спутала нить.

И, наверно, лучше без мысли,

Только с нежностью в сердце жить.

4 июня 1971

«Прошептали тихо: здравствуй…»

Прошептали тихо: здравствуй, —

И расстались в серой мгле.

Почему-то очень часто

Так бывает на земле.

Но о встрече этой память

/Так бывает на земле/

Не развеется годами,

Не утонет в серой мгле.

21 июня 1971

«О, если б за мои грехи…»

О, если б за мои грехи

Без вести мне пропасть!

Без похоронной чепухи

Попасть к безносой в пасть!

Как наши сгинули, как те,

Кто не пришел назад.

Как те, кто в вечной мерзлоте

Нетленными лежат.

1972

«Очень яркая лампа над круглым столом…»

Очень яркая лампа над круглым столом,

А мне кажется — сумрак удушливый.

Эх, пронесся бы снова лихой бурелом,

Чтобы всё по иному нарушилось.

Чтобы всё, что срослось, поломалось опять,

Потому что срослось не по-нашему.

Да и к черту бы вдребезги всё растоптать,

Чтобы нечего было сращивать.

Переверились веры, издумались думы,

Перетлело всё, вытлело в скуку,

И набитые трупами черные трюмы

Мы оставим в наследство внукам.

1972

«Вы, наверно, меня не слыхали…»

Вы, наверно, меня не слыхали

Или, может быть, не расслышали.

Говорю на коротком даханье[5],

Полузадушенная, осипшая.

13 апреля 1972

«Культ нейлона и автомашины…»

Культ нейлона и автомашины,

Термоядерных бомб, ракет.

Культ машины и для машины,

Человека давно уже нет.

Как хронометры надоевшие,

Механически бьются сердца.

Не осветят глаза опустевшие

Треугольник пустого лица.

Мы детали железной башни,

Мы привинчены намертво к ней.

Человек-животное страшен,

Человек-машина страшней.

9 мая 1972

«Оглянусь изумленно: я жила или нет?..»

Оглянусь изумленно: я жила или нет?

Полумертвой втащили меня в этот свет.

Первый крик мой и тело сдавила тоска

И с тех пор отпускала меня лишь слегка.

Я в младенчестве чуяла небытиё,

Содрогалось от ужаса сердце моё,

Перед вечностью стыла, не пряча лица,

И себе, и всему ожидала конца.

Тьму пронзали лишь редкие вспышки огня,

Да любовь мимоходом касалась меня.

21 октября 1972

Иронический бес

Иронический злобный бес

Мне испортил житейский процесс.

Вечно тянет к тому, что нельзя,

Бесом спутанная стезя.

И стыжусь, и хриплю, и скорблю,

И с мятежностью юной люблю.

Так сойду я и в вечную тьму.

Бес хохочет. Забавно ему.

1973

Черная синева

Сумерки холодные. Тоска.

Горько мне от чайного глотка.

Думы об одном и об одном,

И синеет что-то за окном.

Тишина жива и не пуста.

Дышат книг сомкнутые уста,

Только дышат. Замерли слова.

За окном чернеет синева.

Лампа очень яркая сильна.

Синева вползает из окна.

Думы об одном и об одном.

Синева мрачнеет за окном.

Я густое золото люблю,

В солнце и во сне его ловлю,

Только свет густой и золотой

Будет залит мертвой синевой.