Возвращение: Стихотворения - [14]

И взор у каждого ясен и тих.

Однажды появился не прежний,

Кто-то с цепью золотой.

Он с ней стоял и небрежно

Играл косою густой.

А вечером — кончаю песенку —

Тело понесли сторожа.

Она спрыгнула с этой лесенки,

С четвертого этажа.

(1921)

«Вот целует бесплодно и жадно…»

Вот целует бесплодно и жадно,

Я проклятому солнцу люба,

Целовало и травы прохладные,

И цветы, и мои хлеба.

Протекают тяжко-медлительно

Расплавленным золотом дни,

И нет покровов спасительных:

Я и солнце — одни.

Истощило ты, солнце, силу

Моих материнских недр.

Зачем ты меня полюбило

И, пылая, льешься ко мне?

Роковым вселенским законом

Бесплодная страсть проклята,

Не целуйте же меня исступленно,

Ненавистные злые уста!

Помедли, ночь холодноокая,

Неслышный шаг задержи,

Влей в меня животворного сока,

Поцелуем-росой освежи.

Упадайте, дожди и росы!

Я бесплодную страсть прокляну

И к груди моей млеконосной

Людские уста притяну.

(1922)

Казнь

Все грехи мои бережно взвесили

И велели мне встать у стены.

Глаза мои были веселы,

А губы сухие бледны.

Спущена рукой осторожной,

Мне в лоб впилась стрела.

Это за то, что ложно

Ты предтечей себя назвала.

Отравленные, две, концами

Рассекли сомкнутость губ.

Это месть за смех над глупцами,

Ибо блажен, кто глуп.

…От взрыва кругом потемнело,

Не сыщешь сердца крохи.

Это за то, что посмела

Переплавить любовь в стихи.

Октябрь 1921

Прокаженная

Одинока я, прокаженная,

У безмолвных ворот городских,

И молитвенно славит нетленное

Тяжкозвучный каменный стих.

Дуновенье заразы ужасной

Отвращает людей от меня.

Я должна песнопения страстные

Песнопеньями вечно сменять.

Темноцветные горькие песни

В эти язвы пустили ростки,

Я священные славлю болезни

И лежу у ворот городских.

Это тело проказа источит,

Растерзают сердце ножи;

Не смотрите в кровавые очи,

Я вам издали буду служить.

Моя песнь всё страстней и печальней

Провожает последний закат.

И приветствует кто-то дальний

Мой торжественно-грустный взгляд.

(1922)

Стихотворения 1920—1976

Деревенская коммунистка

Меня, девушку, грызут милые сродники:

— Ты беспутная, с нас голову сняла,

Замутили тебя сельские негодники,

В большевицкие запутали дела.

Всё ораторшей, как порыв, выступаешь ты,

Видно, нет в тебе уж девичья стыда.

По собраньям ночки темны коротаешь ты,

В божью церковь не заглянешь никогда.

Насупротив божьей матери Казанской

Ты повесила антихристов патрет,

Скоро жить ты будешь вовсе по-цыгански.

Нажитого и святого у них нет.

Приезжали из Пестрихина намедни

За богатого посватать жениха,

Да наслушалися россказней соседних

И убрались потихоньку до греха.

Говорят, что ты смахнулася с Игнашкой.

Он тебя и в коммунистки-то сманил.

Ну, и примешь себе мужа без рубашки,

Разговорами он, чай, тебя прельстил.

Вы венчаться в храм господень не пойдете,

Ты ведь стала и бесстыжа, и смела,

Вы заместо аналоя обойдете

Вкруг советского зеленого стола.

— Не поймать меня вам, девку, вольну птичку,

Не боюся укоряющих речей!

Знайте, буду я, девчонка, большевичкой

С каждым часом, с каждым днем всё горячей.

(1920)

Дочь города

Дочь великого города я.

Мне неведом простор полевой;

Колыбельная песня моя —

Опьяняющий шум городской.

Я тревожно люблю города,

Их победную власть и позор,

Пустота деревень мне чужда

И небесный не радует взор.

Я — горячей дитя мостовой,

Знойным летом она меня ждет,

Обнаженной лишь ступишь ногой,

Жаркой лаской тотчас обожжет.

Ветер города — скованный раб,

Укрощенный и злобный орел,

Он с тех пор присмирел и ослаб,

Как из вольных просторов ушел.

Но порою он вспомнит, что был

Беспощадным и грозным царем,

И из всех исчезающих сил

Ударяет о стены крылом.

Я — великого города дочь,

Но безжалостен мрачный отец,

Городская мучительна ночь,

Стережет меня страшный конец.

Дети города! Нам суждено

Чашу ужаса разом испить.

Ну так что ж! Всё равно, всё равно!

Будем город великий любить.

(1920)

Грядущее

Перестаньте верить в деревни.

Полевая правда мертва;

Эта фабрика с дымом вечерним

О грядущем вещает слова.

Мы умрем, мы не встретим, быть может,

Мы за правду полей дрожим,

Слепит очи, сердца тревожит

Нам фабричный творящий дым.

В даль истории взоры вперяем;

В новых людях детей не узнать;

И себя, и себя проверяем:

Нам ведь страшно себя терять.

Нам люба тишина и ясность,

Мы лелеем слабое «я»,

Неизведанно злую опасность

Нам сулит дымовая змея.

Эти фабрики «я» раздавят,

Наше жалкое «я» слепцов, —

Впереди миллионы правят,

Пожалеют дети отцов.

Мы боимся смерти и бога,

И людских величия масс,

Нас осудят грядущие строго,

Рабских лет прочитав рассказ.

Поклонюсь же я смерть несущему

И истлею в огне перемен!

Я прильнуть хочу к грядущему

И брожу у фабричных стен!

(1921)

Жертва

Синеглазый крошка-сыночек,

Поцелуй на прощанье мать.

Ты любил, сжавшись в комочек,

На коленях моих дремать.

Мой синеглазый, милый сыночек,

Не смею тебя приласкать.

Вспомню тебя в кровавые ночи

И — дрогнет рука.

И кто-то с грозного знамени огненно

Метнет стрелу-взор.

Я крикну: «Всё для тебя раздроблено!

За что же этот укор?»

И прижмусь расстрелянным, жалким телом

К исперенной, смятой траве.

И в мечте прикоснусь губами несмело

К русой твоей голове.

Уложила тебя, Исаак-сыночек,

Не в кроватку, — в огонь и дым.

Отдала в жертву эти детские очи

Неродившимся детям другим.

Будет мать не одна у малюток

И будет отец не один,

Но твой путь младенческий жуток,