Возвращение: Стихотворения - [16]

Только тебе открыт мой дом,

Верь!

Я не ожидаю благих вестей,

Всё убито, искалечено!

Храню тебя, истерзанную до костей

Кнутами мастера дел заплечных.

За чертовой обеднею,

В адском кругу

Жалкую, последнюю

Берегу.

1930

«Лирические волны, слишком поздно!..»

Лирические волны, слишком поздно!

Прощаться надо с песенной судьбой.

Я слышу рокот сладостный и грозный,

Но запоздал тревожный ваш прибой.

На скудные и жалкие вопросы

Ответы всё мучительней, все злей.

Ты, жизнь моя, испорченный набросок

Великого творения, истлей!

1930

Командор

Прорези морщин на бледном лбу,

Тусклый взор.

Командор вошел в мою судьбу,

Командор.

Словно смертный грех, неотвратим

Его шаг.

Вырастает ледяной вслед за ним

Мрак.

Он стоит, стоит под моим окном

И ждет.

Нет, не будет сном, только сном

Его приход.

Вот я слышу на ступенях тяжкой гирей

Шаг ног.

Ведь его когда-то в Страшном Мире

Знал Блок.

Это значит, мне теперь не нужен

Ритм строк.

Это значит, мой последний ужин

Недалек.

1930

«Смотрим взглядом недвижным и мертвым…»

Смотрим взглядом недвижным и мертвым,

Словно сил неизвестных рабы,

Мы, изгнавшие бога и черта

Из чудовищной нашей судьбы.

И желанья, и чувства на свете

Были прочны, как дедовский дом,

Оттого, словно малые дети,

Наши предки играли с огнем.

День весенний был мягок и розов,

Весь — надежда, и весь — любовь.

А от наших лихих морозов

И уста леденеют, и кровь.

Красоту, закаты и право —

Всё в одном схороним гробу.

Только хлеба кусок кровавый

Разрешит мировую судьбу.

Нет ни бога, ни черта отныне

У нагих обреченных племен,

И смеёмся в мертвой пустыне

Мертвым смехом библейских времен.

1931

«Существуют ли звезды и небесные дали?..»

Существуют ли звезды и небесные дали?

Я уже не могу поднять морду.

Меня человеком звали,

И кто-то врал, что это звучит гордо.

Создал я тысячи каменных и других поэм

Вот не этими лапами своими.

Сейчас я, как все животные, нем

И забыл свое имя.

Я, наверно, скоро поверю в бога

Косматого, безлобого, как я сам.

Мне когда-то запретили строго

Поднимать глаза к небесам.

И всем завладело в человеке

Человечье жадное стадо.

Я сам из себя был изгнан навеки

Без жалости, без пощады.

А потом из человечьей кожи

Обувь шили непромокаемую, твердую.

…На небесах неужели как было, всё то же?

Я уже не могу поднять морду.

1932

«Где верность какой-то отчизне…»

Где верность какой-то отчизне

И прочность родимых жилищ?

Вот каждый стоит перед жизнью,

Могуч, беспощаден и нищ.

Вспомянем с недоброй улыбкой

Блужданья наивных отцов.

Была роковою ошибкой

Игра дорогих мертвецов.

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай,

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай.

Живет за окованной дверью

Во тьме наших странных сердец

Служитель безбожных мистерий,

Великий страдалец и лжец.

1932

В бараке

Я не сплю. Заревели бураны

С неизвестной забытой поры.

А цветные шатры Тамерлана

Там, в степях… И костры, костры.

Возвратиться б монгольской царицей

В глубину пролетевших веков,

Привязала б к хвосту кобылицы

Я любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарской

Я тебя, завоеванный мир,

Побежденным в шатре своем царском

Я устроила б варварский пир.

А потом бы в одном из сражений,

Из неслыханных оргийных сеч,

В неизбежный момент пораженья

Я упала б на собственный меч.

Что, скажите, мне в этом толку,

Что я женщина и поэт?

Я взираю тоскующим волком

В глубину пролетевших лет.

И сгораю от жадности странной

И от странной, от дикой тоски.

А шатры и костры Тамерлана

От меня далеки, далеки.

1935, Караганда

«Я хотела бы самого, самого страшного…»

Я хотела бы самого, самого страшного,

Превращения крови, воды и огня,

Чтобы никто не помнил вчерашнего

И никто не ждал бы завтрашнего дня.

Чтобы люди, убеленные почтенными сединáми,

Убивали и насиловали у каждых ворот,

Чтобы мерзавцы свою гнусность поднимали,

   как знамя,

И с насмешливой улыбкой шли на эшафот.

1938

«Не требуйте ненужного ответа…»

Не требуйте ненужного ответа,

Не спрашивайте резко: кто ты сам?

Многообразна искренность поэта,

Скитальца по столетьям и сердцам.

Я сыновей подобно Аврааму

Богам жестоким приносила в дар.

Я наблюдала разрушенье храмов,

Паденье царств, и гибель, и пожар.

Меня судил могучий Торквемада,

И он же сам напутствовал меня.

И гибель католической армады

С Елизаветой праздновала я.

Я разрушала башня феодалов

С Вольтером едким, с Бомарше, с Дидро.

И в сумраке Бастилии нимало

Не притупилось острое перо.

С парижской чернью пела и пьянела

Я в пламенном фригийском колпаке,

Со смехом безудержно чье-то тело

Влача на окровавленном песке.

Я небу и земле бросала вызов

В священный девяносто третий год.

Напудренную гордую маркизу,

Меня гильотинировал народ.

Изведала паденья и полеты,

Я превращалась в бога и раба.

Дана была мне участь идиота

И дантовская скорбная судьба.

Жила под солнцем, в мраке без просвета.

Была я жалкий нищий и мудрец.

Многообразна искренность поэта,

Познавшего глубины всех сердец.

1938

О возвышающем обмане

Блажен, кто посетил сей

мир

В его минуты роковые…

Клочья мяса, пропитанные грязью,

В гнусных ямах топтала нога.

Чем вы были? Красотой? Безобразием?

Сердцем друга? Сердцем врага?

Перекошенно, огненно, злобно

Небо падает в темный наш мир.

Не случалось вам видеть подобного,

Ясный Пушкин, великий Шекспир.

Да, вы были бы так же разорваны

На клочки и втоптаны в грязь.