Возвращение - [3]

Когда кругом тебя подыхают люди и ты среди них один - это заражает: не успеешь оглянуться, как уж и тебя прихватило. Макс Вайль, наш санитар, достал Брайеру нечто вроде жидкого гипса: Брайер лопает гипс, чтобы процементировать кишки и укрепить желудок.
But even so he has his trousers down twenty and thirty times a day.	И все-таки ему приходится раз двадцать-тридцать на день спускать штаны.
And now he must go again.	Вот и теперь ему приспичило.
I assist him round the corner and he squats down.	Я помогаю ему пройти за угол, и он опускается на корточки.
Jupp signs to me.	Юпп машет мне рукой:
"Listen!	- Слышишь?
There it is again!"	Вот опять...
"What?"	-Что?
"The shells I was talking about before."	- Да те самые снаряды...
Kosole stirs and yawns.	Козоле шевелится и зевает.
He gets up, significantly examines his great fist, he looks askance at Jupp and says:	Затем встает, многозначительно поглядывает на свой тяжелый кулак, косится на Юппа и заявляет:
"Well, my boy, if you're trying to pull our leg again, you'll soon be sending your bones home in a turnip sack."	- Слушай, если ты нас опять разыгрываешь, то приготовь на всякий случай мешок из-под картошки: как бы тебе не пришлось отправлять домой посылочку из собственных костей.
We listen.	Мы прислушиваемся.
The hiss and whistle of the invisible, arching shells is interrupted by a queer, hoarse, long-drawn sound, so strange and new that my flesh creeps.	Шипение и свист снарядов, описывающих невидимые круги, прерывается каким-то странным звуком, хриплым, протяжным и таким непривычным, таким новым, что меня мороз по коже продирает.

"Gas shells!" shouts Willy, springing up.	-Газовые бомбы! - кричит Вилли Хомайер и вскакивает.
We are all awake now and listening intently.	У нас мигом исчезает сонливость, мы напряженно вслушиваемся.
Wessling points into the air.	Веслинг показывает на небо:
"There they are!	-Вот что это!
Wild geese!"	Дикие гуси!
Moving darkly against the drab grey of the clouds is a streak, a wedge, its point steering toward the moon.	На фоне унылых серых облаков вырисовывается темная черта, клин.
It cuts across its red disc. The black shadows are plainly visible, an angle of many wings, a column of squalling, strange, wild cries, that loses itself in the distance.	Вершина его приближается к луне, перерезает красный диск, - ясно видны черные тени, угол, образуемый множеством крыльев, целый караван, летящий с диким гортанным призывным клекотом, мало-помалу теряющимся вдали.
"Off they go," growls Willy. "Damn it all-if only we could pull out like that! Two wings and away."	- Улетают... - ворчит Вилли. - Эх, черт! Вот если бы нам так можно было: два крыла, и - фьють!
Heinrich Wessling follows the geese with his eyes.	Генрих Веслинг следит за полетом гусей.
"Now for winter," says he slowly.	- Значит, зима скоро, - медленно говорит он.
Wessling is a farmer and understands these things.	Веслинг - крестьянин, он знает всякие такие вещи.
Breyer, weak and wretched, leans against the parados and murmurs:	Людвиг Брайер, ослабевший и грустный, прислонился к насыпи и чуть слышно бормочет:
"First time I ever saw that."	- В первый раз вижу...
But Kosole has brightened up at once.	Но больше всех вдруг оживляется Козоле.
He gets Wessling to explain the matter to him quickly once more, asking particularly whether wild geese are as fat as tame ones.	Он просит Веслинга в двух словах сообщить ему все, что тому известно о диких гусях, и главным образом интересуется их размером: такие ли они крупные, как откормленные домашние гуси.
"More or less," says Wessling.	- Примерно, - отвечает Веслинг.
"My poor belly!" exclaims Kosole, his jaws working with excitement. "And fifteen, twenty maybe, good roast dinners flying about there in the air!"	- Ах ты черт! - у Козоле от возбуждения трясутся челюсти. - Значит, сейчас по воздуху летят пятнадцать - двадцать великолепных жарких!
Again the whirr of wings straight above us; again the hoarse, throaty cry swooping down into our hearts like a hawk; the lapping pulse of their wings, the urgent cries, gusts of the rising wind all united in one passionate, swift sense of freedom and life.	Снова низко над нашими головами хлопают крылья, снова хриплый гортанный клекот, точно ястреб ударяет нас в самое темя, - и вот уж всплески крыльев сливаются с протяжным криком птиц и порывами крепчающего ветра, рождая одну неотступную мысль - о воле, о жизни.
A shot rings out.	Щелкает затвор.
Kosole lowers his rifle and peers hungrily into the sky.	Козоле опускает винтовку и напряженно всматривается в небо.
He has fired into the middle of the flight.	Он целился в самую середину летящего клина.
Beside him stands Tjaden, ready like a retriever, to dash out should a goose fall.	Рядом с Козоле стоит Тьяден, готовый, как гончая, сорваться с места, если упадет гусь.

But the flight passes on intact.	Но стая не разомкнувшись летит дальше.
"Hard luck," says Bethke. "That might have been the first sensible shot in this whole lousy war."	- Жаль, - говорит Адольф Бетке. - Это был бы первый путный выстрел за всю эту вшивую войну.
Kosole throws down his rifle in disgust.