Возвращение на Мару - [9]

— Мы сыты духовной пищей, мамочка.

— Ой-ой, посмотрю я, что ты скажешь через час.

Мы поднялись. Уже вечерело. Огромное красное солнце садилось за Голубицу, за окрестные поля и рощи. Умиротворение и покой словно разливались в воздухе. И я вспомнил, как три года назад на этом самом месте, впечатленный похожей картиной, я рассказал своим дорогим девчатам о том, как поэт Василий Андреевич Жуковский, подъезжая вечером к родному городу Белеву, увидел нечто похожее: тихая река, солнце, медленно уходящее за горизонт и окрасившее пурпурным цветом облака, воды, купола храмов… Увидел — и написал стихи. А через много лет еще один великий человек — Петр Ильич Чайковский написал оперу «Пиковая дама», в которой для дуэта Лизы и Полины взял стихи, написанные Жуковским. Тогда Маша сказала, что они с мамой обязательно выучат этот дуэт.

Я вздохнул и уже хотел тронуться в путь, но рука Лены остановила меня. Это было большим чудом, чем письмо из далекой Ирландии: все трое мы вспомнили об одном и том же. По глазам девочек я это понял.

— Ну, Машенька, покажем Николаю Васильевичу, что мы тоже кое-что умеем? — обратилась Лена к дочери.

— Без проблем, — прозвучало в ответ.

А потом… Потом над Голубицей, над притихшим вечерним миром зазвучала волшебная песня. Ее слова долетали до дальнего барского сада в Козловке, до домика лесничего Степана Андреевича на кордоне. И мне показалось, что не только Сердобольск, но и весь этот подлунный мир внимает пению моих близких:

Уж вечер. Облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает,

Последняя в реке блестящая струя

С потухшим небом угасает.

Все тихо… Рощи спят,

Вокруг царит покой;

Простершись на траве

Под ивой наклоненной —

Внимаю, как журчит,

Сливаяся с рекой

Поток, кустами осененный.

Как спит с прохладою

Растений аромат,

Как сладко в тишине

У брега струй плесканье,

Как тихо веянье зефира по водам

И гибкой ивы трепетанье.

…Когда, притихшие и счастливые, мы не спеша пошли по дороге к Сердобольску, нас окликнули. Из-за кустов черемухи быстро вышла незнакомая женщина.

— Простите великодушно, сказала она. — Это вы сейчас пели? Здесь, на берегу?

— Мы, — ответила Лена. — Не понравилось?

— Что вы, наоборот! Мой дом рядом, он в Козловке крайний. Я корову свою доила, слышу, кто-то поет. Хорошо так. Вот, возьмите…

— Что это?

— Баночка молочка. Пейте на здоровье.

Мы, опешившие, еще ничего не успели понять, как женщина повернулась и исчезла в надвигающихся сумерках.

— Вот видите, — первой заговорила Маша, — теперь мы можем пением себе на пропитание зарабатывать, будем ходить по… — Но, увидев, что родители стоят по-прежнему тихие и растерянные, спросила:

— Я что-то несуразное сказала?

— Почему? — ответила Лена. — Суразное. Просто бывают моменты, когда слов не надо. Сейчас именно такой момент.

И, взявшись за руки, мы пошли домой.

Глава 5.

1.

Из дневника Марии Корниловой.

03.06.1993 г. Вторник.

Как быстро летит время! Казалось, еще вчера мы втроем сидели на высоком берегу Голубицы и нам было так хорошо… Прошло совсем немного времени, а мы с папой уже проводили маму. Теперь она целый год будет жить в городе Фрайбург. Мама звонила нам, сказала, что устроилась нормально, что город и его окрестности очень красивы, но она уже скучает по нам. И мы тоже скучаем. А строки эти я пишу в квартире дяди Игоря, папиного друга. Они сейчас сидят на кухне и спорят о каких-то неоязычниках: дядя Игорь говорит, что это хорошие люди, которым дорога и интересна история родного народа, а папа считает, будто неоязычество — удар по православию, а значит, по России. И что понятия «хороший человек» для него не существует, ибо оно ни о чем не говорит. Ну, а я решила привести в порядок свой дневник. Кстати, о дневнике. Показала его папе. Он хвалил и удивлялся, «какая писучая у него дочь». По его словам, ведение дневника должно войти в привычку, как чистка зубов. У папы этого не получилось — «меня хватило дней на десять». Тогда я рассказала ему о случае с Пушкиным. Александр Сергеевич спорил с одним своим другом, нужно или нет вести дневник. Пушкин утверждал, что он и так все помнит. (Мне кажется, папа думает также). Тогда друг поэта взял со стола колоду карт и выбросил ее в окно. Карты рассыпались и разлетелись. Затем этот человек взял бусы и тоже выкинул их. «И что все это значит?» — спросил Пушкин. Его друг ответил: «Поди и собери карты и бусы». Поэт рассмеялся: «Прекрасно! Сотню бусинок, нанизанную на нить, найти не стоит никакого труда, а колоду карт собрать не так-то просто». И засмеялся, довольный тем, как образно друг продемонстрировал ему свою правоту.

Похоже, выслушав от меня эту историю, папа удивился еще больше: «Хорошо, убедила. Только ответь, отчего записи у тебя такие подробные? Наверное, можно было бы экономить время и писать только о самом главном и короче». Я ответила, что мне нравится это занятие. Что еще не всегда понимаю, какое из событий, случившихся со мной, главное…

Теперь о сегодняшнем дне. Мы провели его в дороге. Сначала из Сердобольска ехали на автобусе до нашего областного центра. Затем оттуда на электричке долго добирались до города Т. Мне он показался ничем не примечательным — типичный областной город: много машин и людей, все куда-то едут, а если и идут, то быстро-быстро, словно опаздывают. В Сердобольске, да и в Любимовске люди ходят по-другому. Впрочем, город Т. я толком не видела. Большую часть времени мы просидели на вокзале, дожидаясь любимовского автобуса. Если честно, последняя часть пути до Любимовска мне не очень понравилась. Автобус отправился с большой задержкой. Людей, ожидавших его, скопилась целая очередь. Когда наконец-то подошел автобус, папа даже отвел меня в сторону, сказав, что сейчас будет штурм Зимнего. Так и получилось. Все толкались, ругались, каждый хотел войти в автобус побыстрее, а в результате образовалась настоящая куча-мала. Наверное, выражение лица у меня было соответствующее, потому что папа попросил: «Не осуждай их. Виноваты те, кто ставит людей в такое положение, кто подает автобус с опозданием в двадцать минут, кто не пишет на билетах мест. Какой бабушке захочется два часа до Любимовска стоять? Вот она повоюет сейчас локтями, а потом будет до дома сидеть очень даже счастливая». — «Знаешь, папа, я бы тоже не отказалась два часа спокойно посидеть». Он ответил: «Это все такие пустяки, а к тому же, поверь мне, если сейчас ты в своей душе на корню задушишь раздражение, то места для нас обязательно найдутся».