Возвращение на Мару - [7]

Потихонечку наблюдая за Машей, я обнаруживал в ней и свои, и Еленины черточки характера. Да и внешне было видно, что от обоих родителей девочка что-то взяла: от меня — русые волосы, цвет глаз, от мамы — их разрез, форму губ, подбородка. То, что я замечал в ее характере, меня и радовало и огорчало. Радовала тяга к чтению — читала Машенька буквально запоем, перечитав за эти годы практически всю нашу библиотеку. Радовала самостоятельность в суждениях, какая-то недетская основательность во всем. Но меня огорчало то, что я не видел ни разу ее друзей, в конце концов даже возникли сомнения: а есть ли они у Маши? Я видел, что моя дочь готова была часами сидеть, уставившись в окно. Нормальна ли такая склонность к созерцательности в тринадцать лет? Ответа у меня не было. А вот что я приветствовал в ней всеми фибрами своей души, так это нескрываемую тягу к общению со мной. Впрочем, уверен, это польстило бы любому родителю. Вечерами мы втроем уходили на окраину Сердобольска, где, по шутливому выражению Лены, поступали в полное распоряжение дочери. Маше разрешалось задавать нам практически любые вопросы, что жене, если говорить честно, сначала не очень нравилось, но затем и она «втянулась». Буквально перед самым отъездом Лены в Германию Машу всерьез заинтересовало, как все-таки я собираюсь искать Белого Кельта.

— Понимаешь, дочка, — начал я, — у историков, археологов, этнографов, то есть всех тех, кто по роду своей профессии погружается в глубь веков, есть свои методы, свои приемы.

— Папа, мы это проходили в школе. И о памятниках культуры и быта, и о письменных источниках, — перебила меня Маша. — Я сейчас интересуюсь нашим конкретным случаем.

— Молодец, задачу ставишь четко. Тогда давай порассуждаем вместе. 1057 год. Расцвет Киевской Руси. Три года, как умер великий князь Ярослав Мудрый. Двадцать лет исполнилось построенному здесь, в Чернигове Софийскому собору. Другой великий князь, Владимир Мономах, родится за четыре года до появления нашего монаха на Руси. А в Чернигове, куда, как ты помнишь, после Киева прибыл Фергюс-Корнилий, Мономах начнет княжить только в 1078 году, то есть двадцать лет спустя. И если данных в летописях о событиях в центральных городах Руси еще достаточно, то о происходящем в земле вятичей мы знаем очень немного. В своем завещании Мономах с гордостью сообщает сыновьям о том, что ему покорились вятичи, есть в православных святцах мученик, погибший от их рук, — это Кукша. Вот, пожалуй, и все. Не сомневаюсь, что именно в земле вятичей христианство встретило со стороны язычества самое ожесточенное сопротивление.

— Получается, — сказала Маша, — что годы, когда Белый Кельт прибыл в Чернигов, для нас являются самыми темными?

— Получается так. Хотя мы знаем, что летописцы в шестидесятых годах одиннадцатого века усиленно обращают внимание на различные «знамения», все время повторяя, что они предвещают недоброе. И вот в самых разных концах Русской земли, то в Новгороде, то в Белоозере и даже в самом Киеве, появляются язычники-волхвы, предрекающие несчастья. В том числе и их агитация привела к восстанию в Киеве. Кстати, дочь, в каком году это было?

— Сейчас. В 1068-м.

— Молодец. Конечно, сказалось все — и неурожаи, и набеги половцев, но в любом случае влияние волхвов оставалось сильным по всей стране, а уж про вятичей я и не говорю.

— Ты связываешь судьбу Фергюса с волхвами? — впервые подала голос Лена.

— По крайней мере, это явная зацепка. Так что, дочка, для начала мы еще раз перечитаем все связанное с тем временем. Попробуем выписать новую литературу, если она появилась. Жизнь на месте не стоит и наука тоже.

— Папа, а как быть, если нет ни летописей, ни памятников? Монголы же напали на Русь, сколько всего сгорело-погорело…

— Ты права, Маша, но ведь и летописи не панацея. Взять хотя бы «Повесть временных лет», нашу главную летопись. Еще Шахматов давным-давно доказал, что как минимум дважды сочинение Нестора подвергалось обработке. Да и сам летописец, уверен, был небеспристрастен. Но это хоть что-то. Ведь мы действительно порой думаем, что жизнь Руси началась с призыва варягов. Но, согласись, до этого были века, тысячелетия жизни наших предков, в которых находилось место и войнам, и созиданию, и освоению новых земель… и поэтому ученые изучают все — и былины, и сказания народа, и географические названия. И такое подчас выясняется, что дух захватывает.

— Расскажи.

— У нас еще будет время. Но, согласись, интересно ведь, почему в былинах, собранных учеными в поморских северных селах, Дунай называют батюшкой, то есть отцом, а его рождение связывают с образом богатыря? Мне рассказывал один болгарский друг, что их Академия наук посылала на наш Север экспедицию и та сделала удивительное открытие: у поморов она насчитала около тысячи слов, которые есть только в болгарском языке.

— Коля, ты не увлекся? Опять о своей Дунайской теории, — напомнила о себе Лена.

— Мама, не мешай, интересно же.

— Ты права, я действительно увлекся. Я уж не говорю о географических названиях. Отчего несколько десятков населенных пунктов в Московской области имеют своих «тезок» в Словакии? Ведь это же неспроста. Другое дело, что, занимаясь той же топонимикой, желательно знать древние, подчас уже умершие, языки. А то что получается? Находятся энтузиасты — краеведы, берут, к примеру, непонятное название местной реки и по созвучию с русским языком начинают сочинять, что бы это название значило.