Возвращение к легенде - [38]

— Послушайте, а может быть, Иванов знает?

— Нет, Иванова как раз перед войной зачем-то перевели с Украины в Прибалтику. Мы тогда еще удивлялись. Человек эти места знал как свои пять пальцев…

— А Карпезо Игнатий Иванович, он там не начинал?

— Вряд ли, он уже был тогда, если не ошибаюсь, командиром мотомехкорпуса. Вот если Яхимович…

— Да он же командовал погранотрядом. А там, товарищ говорит, был какой-то Тарутин.

— Подождите, подождите, а генерал Ильин Петр Сысоевич, ну, этот, без ноги, который еще статью написал? Помню, он что-то такое говорил… А ну-ка, где наш блаженной памяти бюллетень?

Из архива на свет божий извлекаются три тоненькие книжечки. Пока я их листаю, беседа переключается на другое. Кто-то возмущается, почему начальство запретило дальнейший выпуск этого бюллетеня, публиковавшего записки участников войны. Остальные дружно поддерживают его.

Я слушаю и продолжаю листать. Стоп, вот и Ильин! Небольшая статья под заголовком «Тяжелое испытание». В конце второй страницы читаю: «В середине июля я получил новое назначение — начальником политотдела 99 сд…»

— Простите, он здесь живет, в Киеве?

— Здесь. Только заходит сюда редко. Он инвалид…

— Вы можете дать мне адрес?

— Пожалуйста.

Мы сидим за столиком в саду, насквозь пронизанном солнцем.

— Да, было, было… — говорит Ильин. — С этой дивизией я прошел почти от старой границы и до конца… Поскрипывая протезом, генерал вздыхает и задумчиво смотрит поверх меня, на плывущие в голубом небе облака. Он только что со сна и зябко ежится, долго, жесткими, непослушными пальцами застегивает воротник рубашки. Разговор у нас поначалу не клеится.

— Знаете, я лучше покажу вам еще одну статью, побольше.

Генерал встает, ковыляя, идет в дом и возвращается с пачечкой листков, отпечатанных на машинке.

— Это я еще давно, вскоре после войны написал, но тогда ее у меня не приняли. Почему? Да так, время было другое…

Проглядываю первые страницы. Мелькают названия городов, даты, номера воинских частей, встает чья-то жизнь, давно отошедшая в прошлое.

— Читайте отсюда, с середины.

«Дивизию я догнал 18 июля к вечеру, когда она приближалась с запада к городу Виннице. Командовал ею полковник Опякин, комиссаром был полковой комиссар Харитонов…»

Это уже о девяносто девятой! И я читаю дальше.

…От Миколаева до старой границы дивизия пробивалась с боями. Враг нажимал на нее со всех сторон, пытался взять в клещи, беспрерывно клевал с воздуха, но она шла, яростно обороняясь и одновременно ища любую, иногда почти неуловимую брешь во вражеском кольце. Два или три раза генералу Снегову удавалось связаться со штабом фронта. Оттуда по-прежнему обещали подкрепления. Но они по-прежнему не приходили. А строй редел, в степях и перелесках оставались убитые — порой их не успевали даже похоронить… Последняя надежда была на заслон у старой границы, однако и здесь не встретили ничего, кроме пустых траншей и давно заброшенных дотов. Доты были засыпаны землей и не годились для обороны. А в свежевыкопанных траншеях лежали еще не остывшие трупы бойцов… Но куда ушли живые? По степи в разные стороны расползались следы людей и повозок, догорали выброшенные из сейфов бумаги — личные дела командиров, приказы, наградные листы. Крестьяне показали на сваленные в клунях груды красноармейских сапог и гимнастерок, говорили, что впереди немцы, и предлагали тоже снять форму и переодеться в гражданское. Но эти бойцы, которые отступали позади всех, были какие-то странные. Они только упрямо мотали головами и, пополнив у колодцев фляги, шли дальше — с оружием в руках, черные от дыма и пыли, с развернутым знаменем впереди колонны. Они еще думали пробиться! И многоопытные «диды», глядя им вслед, печально шептали молитвы, а сердобольные бабы плакали навзрыд… Но мужество, даже обреченное, всегда находит сообщников: почти в каждом селе к походному строю присоединялись местные «парубки», еще не достигшие призывного возраста, но мечтавшие о подвиге. Как их ни гнали командиры назад, в родные хаты, они не уходили. «Мы ж здесь любую тропинку знаем!» — клялись они. И командиры смирялись и приказывали дать им оружие. Так они шли…

Между Проскуровом и Винницей девяносто девятую догнал на машине новый начальник политотдела Ильин. Его представление командованию было коротким. «Прибыли?» — «Прибыл!» — «Но у нас здесь не мед, знаете?» — «Знаю». — «Ну и отлично». Снегов и Петрин пожали новичку руку и направили дальше — к Опякину и Харитонову. Те тоже были немногословны. Харитонов на ходу посвятил в события, предупредил, что будет трудно. Но Ильин и сам видел… От дивизий осталось едва ли больше половины. В строю шагали раненые: кто с повязкой на голове, кто с подвешенной левой рукой — лишь бы можно было идти и стрелять. Лица у всех были измученные. Но не было ни одного, в котором он прочел бы страх. Эти люди уже не боялись ни бога, ни черта. Начальник политотдела понял: здесь не надо агитировать. Надо драться с врагом, не думая о себе, и завоевывать уважение только личным примером. Такой дивизии он еще не встречал.

…А вскоре он увидел ее в бою. Ночью головная колонна подошла к Виннице. Разведчики доложили: восточная часть города уже занята немцами, их охранение, вооруженное пулеметами и минометами, контролирует все дороги, ведущие на восток.