Возвращение к легенде - [37]
— Я не поеду, Владимир Иванович, подожду.
— Чего?
— Вот выйдем к старой границе, тогда…
— Выйдем?
Снегов усмехнулся, поднял покрасневшие глаза.
— Если ехать, то не позже чем утром. Пока еще машина, надеюсь, проскочит. А за дальнейшее не ручаюсь.
Петрин, грузно скрипнув табуреткой, поднялся.
— Петр Васильевич, я тебя понимаю. Но… — Он развел руками и шагнул навстречу. — Давай, брат, прощаться!
Машина летела по большаку — прямо на солнце. Шофер, низко надвинув козырек фуражки, грудью лежал на руле, остро выхватывая взглядом бегущие под колеса ямы, разбитые зарядные ящики, какие-то бочки, мешки… Маленькая «эмка» вихляла из стороны в сторону, и серая пыль тянулась за ней, как размотанный бинт. Орленко несколько раз оборачивался назад, вглядываясь в убегающую вдаль рощу. Вот она мелькнула в последний раз и исчезла…
Машина съехала с холма к реке и остановилась. Под ветхим мостиком лежала на боку тяжелая пушка со снятым замком. Шофер вылез, прошелся по мосту, потрогал сапогом бревна.
— Авось, выдержит, — сказал он, снова садясь за руль, и включил газ.
На том берегу, взлетев на холм, они увидели висевшую над дорогой «раму». Шофер вдруг резко свернул на юг и повел машину по еле заметной тропинке, через поля. Орленко с беспокойством взглянул на него. «Откуда он знает, куда надо ехать?» — подумал он. Но шофер не знал — он чувствовал. По его вскоре повеселевшему лицу Орленко понял, что дорога выбрана правильно. «Чудно! Один поворот руля, и все изменилось!» Теперь следов отступления не было видно. На колхозных полях шла работа: мелькали косынки женщин, струился дымок полевой кухни. Орленко тоже повеселел: «Словно в другом мире…»
Эта картина была ему приятна и неприятна. Крестьяне берегли урожай, заботились о завтрашнем дне. Но ведь завтра же сюда придет враг, и плоды их труда достанутся ему! Нет, люди еще не поняли, что такое война. Пока они берегут лишь свой дом, своих детей, свое поле. А надо беречь всю страну. Надо уходить в леса, сжигая дома и посевы, оставлять врагу только пепел, окружать его смертоносным кольцом огня, гнева и ярости… Но будет ли так?
Он не удержался и сказал об этом вслух.
Шофер согласно кивнул головой.
— Будет! — уверенно произнес он. — Наш народ что медведь: пока рогатиной в бок не ткнешь — из берлоги не вылезет. Ну, а ткнешь — тогда уж держись!
— Все равно победим! — сказал Орленко, думая о своем.
Шофер засмеялся.
— А когда мы их не побеждали? Там, в Перемышле, они у нас как драпали — вы видели?
— Видел.
— Ну и тут будут. Непременно будут. Только, может, не так скоро…
Он с силой нажал на стартер, и машина, поднявшись на гребень, выскочила на шоссе.
— Теперь порядок. Ушли!
Он облегченно вздохнул и включил полную скорость.
Ветер ворвался в окно, освежая лицо. Орленко откинулся на сиденье, расправил плечи, потрогал ладонью колючую щеку. «Побриться бы…» Все становилось на свои места. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что там, впереди, но ничего не увидел. Впереди лежала только длинная, бесконечная, пустынная лента дороги, уходящая за горизонт. Она сверкала на солнце и слепила глаза…
МАРШ ЧЕРЕЗ СМЕРТЬ
«После моего отъезда, — писал мне Петр Васильевич Орленко, ныне ответственный работник Министерства геологии Украины, — войска Перемышльского гарнизона продолжали войну без меня. Об их героических подвигах я знал лишь из печати».
Мне пришлось вернуться в архив. Окружив себя грудами пожелтевших газет, я долго листал их, пытаясь выудить из сводок, корреспонденций и очерков того времени хотя бы бледный пунктир пути героев Перемышля на восток, к Днепру. Но ничего не нашел…
В газетах писали о кровопролитных боях, называя только первую букву местности: «село К.», «река С.»… Но Советский Союз не Монако, у нас сотни «С» и тысячи «К» — попробуй разберись-ка в этом загадочном шифре! Я беспомощно крутился на месте, как собака, потерявшая след. Неужели из поля зрения тогдашних летописцев войны исчезла вдруг целая дивизия, та, что они еще недавно прославляли?
Я вспомнил свое: дорогу от Кременца на Ямполь, отступающих, как и мы, соседей справа и слева, горящие склады и искалеченные орудия… Что ж удивляться? Оборона Перемышля была в те дни как яркая звездочка на черном небе, и свет ее был виден повсюду. Потом она погасла… А об отступающих предпочитают не писать. На добрых, а точнее, горьких полмесяца девяносто девятая со своим погранотрядом как бы канула в Лету. Кто ж мог ее тогда заметить? Разве только командующий фронтом. Но у него были десятки дивизий, о которых надо было заботиться. И что он мог сказать журналистам? Не отрываясь от карты, он говорил: «Пишите, что боремся. И все». Это была правда: фронт боролся. Отступал, но боролся. А где отступали его войска, по каким дорогам — этого сообщать было нельзя… И в газетных сводках, корреспонденциях и очерках указывались лишь направления. А конкретные места боев обозначались лишь этими самыми буквами… Но кто теперь расшифрует их, кто?
Об этом могли сказать только люди.
В одной из комнат Киевского дома офицеров, занимаемой военно-научным обществом, собралось человек двадцать. Генералы, полковники, майоры… Это была живая история войны. Они могли вспоминать без конца. Но в девяносто девятой никто из них не служил.
