Возвращение - [13]

О, Господи. Внизу заработала турбина, заскребли ножом по стеклу, рвали на куски мясо - это проснулась проклятая музыка. Я стоял одетый посреди ком-наты, нужно было что-то сказать ей. Всё мое существо рвалось вон отсюда.

"Куда же ты без завтрака?.." Я возразил, что спешу. "Ты придешь?"

"В чем дело?" - спросил я.

"Не обращай внимания". Мария Федоровна вытерла слезы. Я оглядел ее, она запахнулась плотней, подтянула поясок халата.

"Мы что-нибудь придумаем,- сказал я быстро.- Найдем тебе какую-нибудь работенку. Как насчет того, чтобы убирать нашу контору? Хотя, конечно, заработок не очень..."

Она заторопилась. "Подожди минутку. Плевать на заработок! Ты уже уходишь... Мы увидимся, да?"

Отдуваясь, я влетел к себе домой (квартира Марии Федоровны казалась роскошной в сравнении с моей берлогой) и спустя немного времени плелся, что-то дожевывая на ходу, в рабочей одежде, с полиэтиленовым мешком и бутылкой, в грибовидной табачной шляпе. Свернул в переулок, который упирается в церковь,так и есть: кто-то уже расселся на ступенях.

Он приветственно помахал мне, это был Вивальди. Кстати, я до сих пор не знаю: кто он был, откуда? Говорил без акцента, но чувствовалось что-то нерусское, а когда пользовался местным наречием, слышались русские интонации. Я думаю, что количество людей ниоткуда постепенно возрастает в мире.

"А ты, говорят, пошел в гору. Лучший друг профессора".

"Вали отсюда!"

"Ну, ну, вежливость - прежде всего".

"Отваливай, говорю",- сказал я, расстилая коврик.

"Я тебе мешаю?"

"Мешаешь".

"Но ведь и ты мне мешаешь".

"Бог вас вознаградит",- сказал я вслед старухе, которая сзади могла сойти за девушку. Будь я художник, я бы писал женщин со спины.

"Вот видишь,- заметил Вивальди,- тебе бросила, не мне".

"Не доводи меня до крайности".

"Только успел заступить на вахту - и уже... Хлебное местечко отхватил, ничего не скажешь".

"Я повторяю: не доводи меня до крайности. Вон место освободилось. Уже целую неделю пустует. Можешь сесть там..."

"Ты разрешаешь? - возразил он иронически.- Тс-с, вон идет одна, наверняка даст... Милостыню, конечно, а ты что думал?"

"Благослови вас Бог".

"Дай-ка мне хлебнуть... Ну что ты скажешь! Опять тебе бросила".

Некоторое время спустя к нам приблизился блюститель закона.

"Здорово, дядя",- сказал Вальдемар.

"Вы что, теперь вдвоем?"

"Что поделаешь, герр полицист. Конкуренция большая, а посадочных мест мало!"

"Да, много вас развелось",- ответствовал полицейский и зашагал дальше.

"Тоже мне работа - груши околачивать,- заметил Вальдемар.- Вот так лет двадцать походит, глядишь, пенсия наросла. А мы?..- Он вздохнул.- Я читал бюллетень. За истекший отчетный период подаваемость снизилась".

"Какой бюллетень?"

"Есть такой. Надо читать прессу!"

Он добавил:

"И пахана навестить надо".

Я пропустил эти слова мимо ушей. Вальди приложился к бутылке, утер губы ладонью. "Навестить, говорю!"

"Кого?"

"Старого пердуна, кого же".

Я спросил, что случилось.

"Весь город знает, ты один не знаешь. Он в больнице... в травматологии".

Оказалось, что профессора сбила машина. То, что наш принципал сидел на игле, не было для меня новостью. Менее понятным было, однако, смещение времени - или это был провал памяти: я вспомнил, что собирался однажды к нему в больницу.

"Давно?" - спросил я.

"Что давно?"

"Давно он там?"

"Кстати,- промолвил Вивальди,- что я хотел сказать. Я его замещаю. Нет, ты только взгляни: какая попка. Какая попка!" - воскликнул он.

"То есть как замещаю?" - спросил я.

"А вот так! Тариф прежний - двадцать пять процентов. Эх, старость не радость",- сказал он, бодро вставая, подтянул штаны и пропал за углом.

Высокие двери раскрылись за моей спиной, и я услышал скрежет органа.

X

Думаю, что Клим охотно избавился бы от моего присутствия, если бы не нужда в переводчике. То, что можно было назвать внешней политикой журнала, находилось всецело в его компетенции. Мне неизвестны примеры из эмигрантской жизни, когда бы славные принципы равноправия, демократии, терпимости к чужому мнению, всё то, что мы проповедовали, применялось на практике. Дым, а также нравы нашего отечества мы привезли с собой.

Иногда я думал о том, что все наши усилия тщетны, журнал никому не нужен, эту страну не переделаешь,- и мне становилось жаль моего бедного товарища. Отчего люди, одержимые верой, вызывают у меня сострадание? Поглощенный вызволением родины из оков деспотизма, коллега не имел времени выучить язык изгнания. Чужой язык заведомо не заслуживал усилий, которые надо было потратить для его освоения. Эти усилия были в глазах Клима чем-то непатриотичным.

Дорогой мы говорили о предстоящем визите, коллега придавал ему большое значение. Pater familias4, южный барон с четырехсотлетней родословной, был важной шишкой, председателем чего-то, вращался в консервативных кругах и пописывал в газетах. Супруга нигде не состояла, но была еще влиятельней. Мы рассчитывали на субсидии.

Сойдя на безлюдной платформе, побродили по чистеньким тенистым улицам пригородного поселка, оставалось еще добрых полчаса; в назначенное время позвонили у калитки. Усадьба была защищена зеленой стеной бересклета. Никто не отозвался. Клим нажал еще раз на кнопку. Кажется, о нас забыли. Наконец, микрофон ожил, послышалось что-то вроде шуршания бумаги. Женский голос спросил, кого надо. Должно быть, прислуга или кто там у них.