Возвращайся, сделав круг 2 - [9]
— Кэцеро… — выдохнула я.
Рассказ монаха меня взволновал, я начисто забыла о страхе. Нобу-сан улыбнулся своей мягкой отеческой улыбкой.
— Я видел её бледное лицо, полные отчаяния глаза, хрупкую фигуру… но за прошедшие сутки что-то во мне изменилось. Впервые женская красота не вызвала во мне низменной страсти. Впервые я испытывал сострадание к более слабому существу, и единственным желанием было — помочь. Увы! Мои бесплотные руки не могли открыть ворота. Если б только великий Будда вернул мне плоть хотя бы на время — чтобы я мог впустить в храм нуждающихся в помощи! И вдруг — о чудо! — мои руки в самом деле начали обретать плоть!
Лицо монаха словно засветилось изнутри.
— Молодой женщиной была Эмико-химэ, ребёнком — Кэцеро. Они чудом ушли от смерти, бежали всю ночь через лес, спасаясь от преследователей. О моём храме уже тогда ходили слухи, один ужаснее другого, и всё же Эмико постучалась, ища спасения и защиты. В тот день плоть вернулась ко мне ненадолго. Но ночью, когда желавшие смерти ребёнка и его матери оказались перед воротами, призрачная ипостась сослужила мне лучшую службу, чем сослужили бы монашеское облачение или самурайский меч человеку из плоти. Эмико не пугало моё истинное лицо. Не говоря уже о малыше Кэцеро, который до сих пор не знает, что такое страх. Мой храм стал для них домом, я — защитником. И с того времени я стал обретать плоть ежедневно — каждый день чуть надольше. Думал, чудо свершается, чтобы я мог заботиться о них. Но Эмико уверяла, это — начало моего избавления. Она подарила мне надежду… Как всё-таки непредсказуема судьба. Я жил всесильным воином и бесчестным монахом, умер и продолжал существовать чудовищем. И всё же мне было даровано счастье, истинное и всеобъемлющее — рядом с Эмико и её маленьким сыном.
В глазах Нобу-сан заблестели слёзы, голос снизился до шёпота.
— Она недолго оставалась в этом жестоком мире. Но вскоре после смерти её светлая душа пришла ко мне и повторила то, что Эмико говорила при жизни. Я могу заслужить прощение милосердием и состраданием. Однажды плоть моя восстановится полностью, и тогда я смогу умереть достойно, буду достойно погребён и душа моя освободится…
На несколько секунд повисло молчание. Камикадзе, давно закончивший завтрак, мирно посапывал у меня на коленях. Я отложила в сторону пустую скорлупку и вытерла глаза. История монаха тронула меня до слёз.
— Ты плачешь, — тихо проговорил он. — Не нужно. Каким был раньше, я не стоил слёз, а сейчас участь моя не так уж и плачевна. В моей душе давно воцарился покой. С благодарностью в сердце я жду прощения. Может, мне даже будет даровано увидеть Эмико ещё раз…
— Ты любил её… — прошептала я.
По губам монаха пробежала грустная улыбка.
— Снискавший её любовь мог считать себя счастливейшим существом. И, уверен, Озэму-сама был этого достоин. Эмико много говорила о нём — своём погибшем возлюбленном. Уже с её слов я проникся к нему симпатией и уважением, — монах на мгновение замолчал. — Судя по тому, как мало ты говоришь о Иошинори-сама, он не стал для тебя тем, кем был для Эмико его отец.
Я совсем не была готова к такой резкой смене темы.
— Иошинори… — произносить это имя вслух всё ещё нелегко, воспоминания о том, кто его носит, по-прежнему причиняют боль. — Иошинори-сама защищал меня. Я следовала за ним, пока это было необходимо. А как погиб Озэму-сама?
— Мне неизвестно, — монах, конечно, понял моё намерение сменить тему и не стал настаивать на своём. — Эмико избегала говорить о его гибели.
— Это ведь произошло незадолго до того, как Иошинори-сама попал под власть заклятия?
— Не совсем. Между гибелью Озэму-сама и превращением его наследника в камень сменилось два поколения, если мерить человеческими жизнями.
— Так долго? — удивилась я. — Но это значит, что Кэцеро… На вид ему лет восемнадцать, по поведению — ещё меньше…
Монах добродушно крякнул.
— Кэцеро-сама гораздо старше, чем кажется. Отпрыски ёкаев наследуют их долголетие.
— То есть, ему сотни две лет?.. — ошеломлённо переспросила я.
— Чуть больше, — улыбнулся Нобу-сан.
— Каким же он был, когда ему исполнилось десять…
— Маленьким сорванцом, — с нежностью начал монах, но развить мысль не успел.
Ветви ближайшего дерева затрещали, и на землю в нескольких шагах от нас спрыгнул тот, о ком шла речь — "сорванец", разменявший третью сотню…
