Возрождение - [36]
Я рассмеялся, а он задымил одной на моих довоенных сигар.
— У женщин нет врожденного чувства правды — они поднимаются до него только с большим усилием.
— А мужчины?
— В них оно глубоко коренится и только, чтобы скрыть врожденный инстинкт неверности, они опускаются, изменяя ему.
Теперь его голос звучал задумчиво.
— Как мы лжем милым маленьким существам, Николай! Мы говорим им, что нам некогда писать, хотя при действительном желании у нас, конечно, нашлось бы время, мы не теряемся ни на минуту прежде, чем ангелочки не принадлежат нам вполне.
— Все это относится к охотничьему инстинкту, Джордж. Не вижу, за что тут можно винить…
— Я и не виню, я только анализирую. Заметили ли вы, что, когда мужчина вполне уверен в женщине, он посвящает деловые часы своей стране, часы досуга друзьям — и только урывки времени бедной даме своего сердца. Но если только она возбуждает его чувства и остается проблематичной, он пренебрегает долгом, забрасывает друзей и даже урывает часы от времени, предназначенного для сна, чтобы провести их в ее обществе.
— Значит вы думаете, что в любви существует что-то, стоящее выше всего этого, Джордж? Что-то, что, может быть, никогда не встречалось нам с вами?
— Это было бы возможно, если бы встретилась женщина с мужским умом, женским телом и детской душой, но где найти подобного феникса, сын мой? Мудрее не тосковать, думая о них, а продолжать принимать то, что всегда доступно богатому человеку. Кстати сказать, вчера вечером я видел Сюзетту ла Блон, обедающей с старым Солли Джессе — «графом Джессе». На ней была новая нитка жемчуга и она поглаживала его толстую руку, а выражение ее губ было полно любви. Я думал?…
Я откинулся в кресле и смеялся, и смеялся. А я то думал, что Сюзетта действительно испытывает какое-то чувство ко мне и будет горевать, по крайней мере, неделю, другую — я же замещен в четыре дня.
Я даже не испытывал горечи — все это так далеко теперь.
Когда Джордж ушел, я сказал себе — «мужской ум» да, я уверен, что он у нее действительно таков, «женское тело», — несомненно. «Детская душа» — хотел бы я знать ее душу, если у нас действительно есть души, как говорит Нина. Кстати сказать, я пошлю в Ритц посыльного с запиской к Нине, чтобы попросить ее провести со мною завтрашний день. Мы в Париже привыкли к невозможным трудностям телефонных разговоров и к долгому ожиданию телеграмм — посыльный это самый скорый путь.
Как долго тянется война! Кончится ли она действительно в этом году — последние дни все очень подавлены. В своем дневнике я не записываю ничего этого — каждый оттенок занесут в летопись другие. Когда я позволяю себе думать об этом, я прихожу в раж. Меня лихорадит от желания снова быть вместе со своим полком. Когда я читаю о их подвигах, я становлюсь бунтовщиком.
Новостей все еще нет. Буртон вернулся из Отейля, не узнав ничего, за исключением того, что консьерж в особняке де Курвиль никогда не слышал имени Шарп, — что доказывает мне, что имя «Шарп» вовсе не принадлежит Алатее. Он поступил туда недавно — и каждый день приходит и уходит так много молодых дам, явившихся повидать герцогиню, что, по описанию, он не мог определенно назвать кого-либо.
В субботу, рано к завтраку, пришла Нина. Она восхитительно выглядела во всем новом. Как и Сюзетта, она открыла, что мода изменилась. Немцы могут атаковывать Париж, друзья и родные могут умирать массами, но женщины должны иметь новые платья и мода должна сказать свое слово относительно их покроя. Слава Богу, что это так. Если бы ничто не разнообразило серьезность и войну, все нации теперь были бы уже буйными сумасшедшими.
— Когда Джим увидит тебя в этой шляпе, Нина, он голову потеряет.
— Не правда ли?… Я надела ее теперь, чтобы ты потерял голову.
— Я всегда был без ума от тебя.
— Нет, Николай! Это было когда-то, но ты изменился, в твою жизнь вошло какое-то, совершенно новое влияние и теперь ты не говоришь и половины таких ужасных вещей.
Мы позавтракали в ресторане. За разными столиками было несколько человек из Высшего Военного Совета и мы обменялись с ними несколькими словами. Нина предпочла это моей гостиной.
— Правда, англичане хорошо выглядят в форме? — сказала она. — Не знаю, была бы я так увлечена Джимом, если бы он был в штатском платье?
— Кто знает? Помнишь, как ты относилась к нему и к Рочестеру? Великолепно, что это так счастливо кончилось.
— …Что такое счастье, Николай? — ее глаза стали задумчивы. — У меня уравновешенная натура и я благодарна за то, что мне дает Джим, но я не могу притворяться, что нашла полное удовлетворение, так как часть меня все время голодна. Право, я думаю, что ты был бы единственным мужчиной, кто мог бы ответить всем моим требованиям.
— Нина, когда ты увидела меня в первый раз после того, как я был ранен, ты не испытывала ко мне ни малейшего чувства. Помнишь, что ты чувствовала себя сестрой, матерью и другом семьи?
