Возрождение - [38]

Любили ли люди каменного века? Во всякой случае, они не испытывали умственных страданий. Цивилизация повысила душевные тревоги и удовольствия любви, но избыток цивилизации, несомненно, искажает самую страсть.

Как бы то ни было, что такое самая любовь? Это желание, боль и тоска по чему-то. Я знаю, чего я хочу. Во-первых, я хочу безраздельно владеть Алатеей в полном смысле этого слова. Затем, я хочу разделять ее мысли, чувствовать все возвышенные стремления ее души — я хочу ее присутствия, ее сочувствия, ее понимания.

Когда я был влюблен в Нину или некоторых других, я никогда не думал об этих вещах — мне нужны были только их тела. Таким образом, я предполагаю, что только, когда в это проклятое чувство примешивается духовное, его можно назвать любовью. Рассуждая таким образом, я в своей жизни любил только Алатею. Но меня преследует одна мысль — любил ли бы я ее, если бы у нее был только один глаз и не хватало бы ноги ниже колена? Внушала ли бы она мне все эти восторженные переживания? Сказать честно, я не уверен еще, как бы я ответил на этот вопрос и, таким образом, это доказывает, что физическая сторона играет главную роль даже в любви, кажущейся духовной.

В «Саламбо» Флобера, Матор побоями был превращен в желе, но его глаза все же пламенели любовью к его принцессе. А когда она увидала его в этом, внушающем отвращение, виде, вспыхнула ли и в ней любовь к нему? Или ее привело в возбуждение только удовлетворенное тщеславие и жалость к его страданиям? Абеляр и Элоиза были удивительны в своей любви, но у него любовь изменилась гораздо скорее, благодаря тому, что от него отошли все физические переживания. Мысль Платона, что человек тянется к красоте, благодаря подсознательному стремлению души возродиться снова посредством совершенства и, таким образом, достичь бессмертия, может быть и правдой. Поэтому нас отталкивают уродливые тела. Справедливо, что, пока я не буду совершенно уверен в том, что могу любить Алатею точно так же, как сейчас, даже будь она искалечена, подобно мне, — я не могу рассчитывать на ее взаимность.

Нина вновь почувствовала влечение ко мне, когда поняла, что я недостижим для нее. Хищнический инстинкт женщины получил отпор и потребовал, чтобы ему вновь отдали должное. Кроме того, в ее памяти все еще сохраняется представление о том, чем я был, так что для нее я не так отталкивающ, но у Алатеи нет этого преимущества и она видит меня только раненным.

Я не сделал ничего, чтобы заслужить ее уважение. Последние месяцы дали ей понятие о моей бесполезной жизни. Она слышала болтовню моих знакомых, в выборе которых я был свободен, — отсюда очевидный вывод, что они были тем, чего я желал. И наконец, она знает, что у меня была любовница. Так с какой же стати она будет относиться ко мне иначе, чем теперь? Конечно, она презирает меня. Значит, единственное, чем, быть может, я смогу привлечь ее, это то неуловимое свойство, которым я обладаю, как уверяли меня Нина, Сюзетта и даже Корали. «Оно». А как оно будет действовать на ум, подобный уму Алатеи? Может быть — и даже наверное — оно не будет иметь никакого значения для нее. Единственным разом, когда я видел, что она что-то почувствовала ко мне, был тот день, в который она, как она думала, разрушила безвредное увлечение раненного человека и почувствовала угрызения совести. А деланная сдержанность, с которой она подала мне чековую книжку, а волнение и презрение, когда я грубо отнесся к ребенку? В других случаях, заметив мое восхищение ею, она выказывала или полнейшее равнодушие, или минутное замешательство.

Теперь, что принесет мне ее отношение к чеку Сюзетты?

Есть две возможности.

Одна — что она чопорнее, чем должно было бы быть лицо с ее начитанностью и знанием света, и в высшей степени неодобрительно относится к мужчине, имеющем «подружку».

Другая — что она почувствовала мою любовь к ней и оскорблена открытием, что, в то же самое время, у меня была приятельница.

Вторая возможность подает мне надежду и потому я боюсь верить ей, но, при спокойном рассмотрении, она кажется самой вероятной. Но, если бы она не была оскорблена теперь, — продолжала ли бы она верить в мою любовь и не стала бы отвечать некоторой взаимностью?

Могло быть и так.

А при настоящем положении вещей, повлияет ли на нее инстинкт, существующий в подсознании женщин — да и мужчин тоже — возбуждающий в них желание бороться, чтобы удержать — или снова овладеть — принадлежавшим им, и заставит ли он ее почувствовать хоть какой-нибудь, даже презрительный, интерес ко мне? Это тоже возможно.

Если бы только судьба снова привела ее ко мне! Побеждает отсутствие, рвущее связующие нити.

Завтра понедельник — целая неделя с того дня, как я получил ее телеграмму.

Если я не получу никаких известий завтра утром, — я сам поеду в Париж и отправлюсь в особняк герцогини, чтобы напасть на какой-либо след. Если это окажется невозможным, я напишу герцогине.

Ночь.

Когда я дописал последние слова, Буртон принес мне записку, которую кто-то доставил в отель.

«Дорогой сэр Николай!

Мне очень жаль, что я не могла явиться на работу, но в прошлый вторник умер мой брат и у меня было чрезвычайно много хлопот. Буду в Версале в четверг, в одиннадцать часов, как обычно.