Воздушные шары Сальви-Крус - [29]

Полузадушенный Силантьич, пролетая по воздуху мимо Антона, глянул на него таким мученическим взглядом, что у того от жалости свело живот.

— Да тише ты! — безрассудно вступился горе-заговорщик, хватая верзилу за руку. — Задушишь человека.

Тот опустил ношу на пол и сверху вниз воззрился на неожиданное препятствие.

— А ты кто такой? — спросил игриво. — За дружка заступаешься? Что-то мне твоя физиономия не внушает доверия!

— Мне твоя физиономия тоже мало симпатична! — отпарировал Антон. — А зашел я сюда потому, что здесь кому-то вроде помощь как требовалась.

И он посмотрел на Анну долгим вопрошающим взглядом.

— Требовалась, а теперь уже не требуется, — вместо девушки ответил Эжбицкий. — Опоздал ты со своей помощью, парень. А теперь топай себе спокойно и не оглядываясь, домой, а по дороге уразумей крепко, что помощь твоя малосильная и впредь никогда больше не понадобится. Потому что теперь я здесь. Правда, Анюта?

— Да, да, — как-то уж чрезмерно торопливо и даже напугано подтвердила девушка. — Вы идите, пожалуйста. Вот, товарищ меня проводит.

— Об чем речь! — с готовностью заверил товарищ.

Пока шла вся эта перепалка, Силантьич бочком по-крабьи выскользнул за дверь и тут же растворился в совсем уже заматеревших сумерках, усугубленных очередным приступом снегопада.

Антон пожал плечами и вышел за бродягой следом. Не оглядываясь, пошел прочь. Душу саднила обида. На девушку? На верзилу? На весь свет? Он слышал, как Эжбицкий что-то сказал Анне, возможно, про него, после чего они вместе рассмеялись. Этот смех, как показалось, содрал кожу с его лица, содрал вместе с веснушками — это кровь, прилив, опалила его огнем. Закрыв глаза и сдавив челюсти, он ушел в бушующую темноту. Вдруг сделалось стыдно так, что стало невозможно дышать. Снег влажным прохладным полотенцем упал на лицо, не успокоив, но слегка уняв боль.

— Ничего, — протолкнул он сквозь сжатые зубы, — еще посмотрим, как оно будет. Антон и Анна — звучит. Аня и Саша — нет.

Он брел по улице, сосредоточив все свое внимание на процессе ходьбы, слушая, как скрипит подмерзший асфальт под ногами. Произошедшее он ощущал, как горе. Горе свалилось на него в одночасье и — оглушило. Буря чувств, жгучих и томительных, о существовании которых он не знал еще вчера утром, теперь бушевала в его груди. Но, удивительное дело, он ощущал и слышал их отстраненно, словно все его лично не касалось и происходило за закрытой стальной дверью. От неожиданности он даже растерялся, и не торопился открыть дверь, боясь, что не вынесет ярости бури. Но только разве же от нее можно загородиться? Разве она спросит разрешения войти?

С косматого и клокастого, как бродячая собака, неба все сыпалась и сыпалась снежная крошка. Усилившийся к ночи ветер подхватывал ее на лету и пригоршнями в лицо Антону. Снег таял на горящей коже и сползал вниз мокрыми комками, а он, не замечая, машинально смахивал их ладонью на землю. В голове шипящим взбесившимся клубком билось все его сознание, но не вырывалось из него ни единой связной отдельной мысли, и не было у него ни малейшего понятия о том, как, каким образом можно было повлиять на ход никак не зависящих от него событий.

Вдруг впереди, в темноте улицы отделился от стены дома слева густой, как сажа, силуэт человека. Антон потому и заметил его сразу, что тот был на два тона черней окружающей его среды. А заметив — вздрогнул от неожиданности.

— А, Силантьич, ты! — узнал он сообщника, когда тот приблизился. — Досталось тебе сегодня. Прости, брат, не думал, что так получится.

— Ничего, — успокоил Силантьич юношу, — мы привычные.

— Нет, что ни говори, а скверно все сложилось: и тебе плохо, и мне не здорово.

Антон полез в карман и достал деньги.

— Уговор есть уговор, держи…

— Эх, — вздохнул Силантьич, хрустя бумажкой, не решаясь сразу спрятать ее в карман, — и совестно мне, да надобность в этой силе имеется.

— Ну, бывай здоров, — на прощание махнул рукой Антон бродяге, собираясь идти, и вдруг остановился от внезапной мысли. — Послушай, Силантьич, ведь тебе некуда идти, верно?

— Почему же, — степенно возразил мужичек, — мир широк, и он не без добрых людей…

— Да я не о том, — нетерпеливо перебил его Антон, — ты не понял. Белый свет — это хорошо, но он слишком велик, чтобы согреться в нем одному. Я имел в виду обыкновенное человеческое жилье. Пойдем ко мне, места хватит вполне, я живу один. Будем жить вдвоем, какие проблемы? Идет?

— Шутишь?.. — недоверчиво протянул Силантьич.

— Да нет же, не шучу!

Силантьич взъерошил свои густые волосы, смахнув с них снег, задумался.

— Заманчиво, — вздохнул он, — заманчиво, но…  Нет, парень. Живи, как и жил, а я тоже останусь на своем месте. Думается, ничего хорошего из этой идеи не выйдет. Прощай!

— Ну, мы еще вернемся к этому разговору, еще поговорим! — прокричал Антон вослед растворившемуся в темноте мира бродяге, а сам уже не верил тому, что это возможно.

Постояв некоторое время на месте, свыкаясь с вновь обступившим его одиночеством и пытаясь дистанцироваться от общей для всех темноты, он отправился дальше, ощущая, что темнота и чернота захлестывают, путая реальность с миром своих переживаний и опасений.