Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [123]
Однако наступивший мир не принес с собой полного спокойствия. Двусмысленность заключенного перемирия отражалась в трениях на мирной конференции, связанных со стремлением французской делегации дипломатически закрепить победу, одержанную Францией на поле боя. Согласно донесениям о состоянии общественного мнения, большинство французов «требовало жестких условий, которые бы исключали новые агрессивные замыслы со стороны немцев»>{825}. Как хорошо известно, Клемансо приходилось лавировать между воинственными националистами (чью позицию разделял маршал Фош, Верховный главнокомандующий армиями Антанты), настаивавшими на полной аннексии Рейнланда, и Вудро Вильсоном и Ллойд Джорджем, проявлявшими больше снисходительности к Германии в стремлении избежать зеркального отражения 1871 года. С точки зрения Ллойд Джорджа, угроза большевизма, ощущавшаяся по всей Европе и особенно в Германии, требовала заключения мира на более умеренных условиях>{826}. В конце концов все, за исключением социалистов (заявивших: «Этот мир — не наш мир!»), ратифицировали Версальский договор в палате депутатов>{827}. Но боязнь утратить в мирные годы все завоеванное такой ценой на войне продолжала терзать французское политическое сознание.
Тревожным было и внутреннее положение страны в 1919–1920 годах, несмотря на то что ее не сотрясали жестокие социальные конфликты и революционные события, как это было в других странах. Забастовочное движение достигло в 1919–1920 годах рекордных масштабов, сойдя на нет лишь вместе со спадом 1920–1921 годов, охватившим экономику, пытавшуюся вернуться на мирные рельсы и справиться с наплывом демобилизованной рабочей силы>{828}. Бастующие нередко требовали повышения заработной платы, которое предусматривалось в рамках трехсторонних соглашений, заключенных в годы войны между государством, предпринимательскими кругами и рабочим классом. Но в то же время забастовщики выступали и с более обширными призывами к реформам, опиравшимися на убеждение главной французской конфедерации профсоюзов, Confédération Générale du Travail (CGT), в том, что вклад, внесенный рабочими оборонных предприятий в победу, должен быть вознагражден установлением экономической демократии в той или иной форме. Под угрозой забастовок в конце апреля 1919 года и вопреки оппозиции со стороны предпринимателей, полагавших, что Франция не может себе такого позволить, Клемансо удовлетворил ключевое требование пролетариата — введение восьмичасового рабочего дня>{829}.
Более воинственные профсоюзные круги, вдохновляясь довоенным революционным синдикализмом, отважились пойти на более радикальное, практически революционное противостояние с государством, в полной мере проявившееся во время мощной забастовки парижских машиностроителей в июне 1919 года и недолгой железнодорожной забастовки в феврале 1920 года и достигшее кульминации в ходе всеобщей забастовки 1 мая 1920 года. В то время как воинствующее меньшинство воспринимало происходящее как революционную атаку на существующий строй, забастовку возглавила CGT, потребовав окончательной национализации железных дорог (временно осуществленной государством в годы войны) и обширных реформ. Эти события стали высшей точкой послевоенных рабочих выступлений.
Социальные волнения охватили не только промышленный пролетариат. Офисные служащие также начали объединяться в профсоюзы и вести агитацию в ответ на снижение уровня жизни вследствие инфляции, а государственные служащие, которым согласно французскому профсоюзному закону 1884 года было запрещено вступать в профсоюзы, теперь требовали себе такого права. Как и в других странах, внутренние трения 1919–1920 годов во Франции были тесно связаны с жертвами военного времени и с возникавшей в ответ на них «моральной экономикой» (по выражению Эдварда Палмера Томпсона)>{830}. В то время как рабочие и офисные служащие по-прежнему обвиняли в инфляции «спекулянтов», припрятывавших товары, семьи из числа среднего класса, столкнувшись с трудностями, были готовы поверить, что рабочие военных заводов (включая женщин-munitionnettes) получают чрезмерно высокую зарплату, которая вместе с военными пособиями для семей, оставшихся без кормильцев, переворачивает с ног на голову довоенную иерархию доходов и социального статуса. Если семейные фермы наживались на резком увеличении спроса, то это процветание достигалось ценой изнурительного труда женщин, детей и престарелых. К этому прибавлялось негодование, вызванное убеждением в том, что рабочие оборонных предприятий — и даже городской рабочий класс в целом — это «уклонисты» (embusqués), чей привилегированный статус позволял им избежать страданий и смерти на фронте. И хотя военные заказы благодаря множеству мелких контрактов привели к росту дохода широких слоев населения, объектом самой сильной ненависти являлся даже не «уклонист», а «спекулянт»
